а бабушка и деда вторили ему из своей комнаты. Тикали часы, редкие машины сонно шуршали колесами по асфальту. И во всём этом было что-то неуловимо важное и новое, и оно не давало уснуть.
Было душно и жарко, сквозь простыню ужасно кололось шерстяное покрывало, которым бабушка всегда застилала свой драгоценный диван. Я вертелась, тревожа мамин сон, но открыть балкон не решалась, потому что Ведьма всё бубнила и бубнила своё, и я боялась впускать её слова к нам.
– Да угомонишься ты наконец?! – вдруг раздраженно прошептала мама. – Спи уже, шило!
– Хорошо, хорошо, – ответила я, перевернула подушку прохладной стороной вверх и легла на одеяло, чтобы бабушкин плед до меня не добрался. Я закрыла глаза, но сквозь веки видела, как Ведьмины слова кружатся возле наших окон, похожие на множество серых мотыльков. Им до меня не добраться.
Только не сегодня.
Бабушкин дом
Домой мы с дедой дошли быстро. Даже слишком быстро. Поставив передо мной тарелку с супом, бабушка объявила без долгих предисловий:
– Значит так. На этой неделе мы дежурим по подъезду.
Если переводить с бабушкиного языка на обычный, это означает: «Значит так, Даша, в ближайшие дни ты должна вымыть лестницу». Бабушкино «мы» – это почти всегда «ты». Папа, конечно, от неё этого набрался. Он тоже всегда так делает: «Сегодня мы убираем со стола», и вся уборка достаётся мне одной. Мне не сложно вымыть посуду, но терпеть не могу это его враньё! Я давно поняла: когда дело касается меня, никакого «мы» в нашей семье не существует.
Я едва заметно киваю, ничего не говоря.
– И нечего вздыхать! Не мне же идти это делать.
Я и не вздыхала. Молчу себе, топлю в супе ложку, поднимаю со дна и снова топлю. Жду, когда бабушка наконец усядется и даст мне поесть. Но она не унимается. Её раздражает, что я и не протестую, и не соглашаюсь вслух, а молчу.
– Слышишь ты меня вообще?
Если не давить, ложка медленно наполняется бульоном с плавающими в нём водорослями укропа, кораллами морковки и медузами лука.
Конечно, я её слышу. Но наблюдать за водоворотом в ложке намного интереснее, чем говорить с бабушкой.
Деда кашлянул и, поставив тарелку в раковину, решительно вышел из кухни.
Бабушка этого как будто и не заметила. Она села напротив и сверлит меня взглядом.
– Оглохла ты, что ли?
Я не оглохла. Я молчу. Вообще-то, дежурство по мытью подъезда, состоящего из четырёх квартир, случается раз в месяц, но, если слушать бабушку – исключительно, когда приезжаю я. А сама она никогда подъезд не моет – не может. Она же болеет!
Ещё она не может ежедневно мыть пол в квартире. И окна раз в три недели – тоже. Стирать руками огромные пододеяльники и простыни и полоскать их в растворе синьки – не может совершенно. А уж отжимать и вешать их потом на балконе – тем более. Когда я приезжаю, бабушка не может почти ничего. А то, что может, превращает в трагический спектакль: охает, стонет,
