особенно ядовито, – ты обязана мыть пол в квартире.
Обязана. Ну да.
Я невольно оглядываюсь на окно, и это равносильно вопросу:
– Даже сегодня?
Бабушка хмыкает, сузив глаза, что значит:
– А что, сегодня праздник какой-то?
Да нет, конечно, какой уж тут праздник. Я всего лишь день, как у тебя в гостях. И я целый год не видела друзей. Ничего особенного.
Голоса за окном звучат всё громче, словно это бабушка усилила звук, чтобы до меня всё точно дошло. Спорить опасно. Она вполне может запереть меня дома.
Я всё ещё молчу, но моё молчание её больше не раздражает. Наоборот, уголки её губ подрагивают, словно она хочет рассмеяться, но изо всех сил сдерживается.
Я попалась. Мы обе это знаем.
И от этого в висках начинает стучать. Я не знаю, просто ли кровь поднялась к голове, или это поднялась ненависть и требует, чтобы её выпустили наружу?
– Бабушка, а где Лена? – неожиданно для самой себя высоким, предательски срывающимся голосом вдруг спрашиваю я.
Лена – моя здешняя кукла. Я помню её с тех пор, как помню себя. Кроме неё других игрушек здесь нет. Бабушка считает, что нормальному человеку одной куклы вполне достаточно. А её внучка ненормальной быть не может.
Конечно, в куклы я давно уже не играю, да и Лена никогда для этого не годилась. У неё короткие волосы, поэтому заплетать их не интересно. Её можно было бы кормить, но кукольной посуды здесь нет, а настоящую для игр бабушка никогда не давала, хотя все шкафы у неё забиты никому не нужными сервизами, подаренными учениками. Переодевать Лену тоже не во что – у неё всего одно синее бархатное платье. Однажды я сшила ей новое из сарафана, который купила мне бабушка. За это Лена целый месяц пролежала в коробке на шкафу, а я получила несколько тяжёлых оплеух и много таких слов, которые не хочется вспоминать.
Мы с Леной не играли. Мы уходили на балкон, и за плотно закрытой дверью я рассказывала ей всё-всё и про себя, и про бабушку. Я говорила жадно, словно впрок, а Лена впрок запоминала, чтобы ей хватило моего голоса и моих историй на всё то время, когда меня не будет рядом.
– Бабушка, а где Лена? – мой вопрос, словно жар над раскаленным асфальтом.
Бабушка долго молчит с прежней, плохо сдерживаемой улыбкой, а потом неестественно спокойно отвечает:
– Я её отдала.
И внутри у меня что-то обрывается, летит вниз и никак не может остановиться.
– Как отдала? Кому?!
– Да у диабетчицы одной знакомой внучка приехала.
– Зачем? – я захлёбываюсь воздухом, слова кипят в голове, врезаются друг в друга и не идут в горло.
– Ты уже большая, – отрезает бабушка и встаёт из-за стола.
– Это моя кукла! – кричу я ей вслед. Голос окончательно рвётся, и слёзы прорываются из глаз горячими потоками.
– Я её тебе купила, –
