я не участвую, но как же это все-таки несправедливо – оставаться вне игры на такое долгое время.
Я нарочно шагал очень медленно. Дядя Рахим, думал я, увидев, что я иду, хоть и медленно, разозлится куда меньше, чем если застанет меня торчащим на одном месте.
Иногда по утрам я отправлялся разносить чай немного раньше обычного и видел, как дети, чистые, ухоженные и причесанные, входят в двери школы. Тогда они вызывали у меня раздражение. Я вертел головой во все стороны, не желая на них смотреть. А потом, во время перемены, мне снова хотелось услышать их голоса.
– Никогда не думал об этом, Энайат, представляешь?
– О чем?
– О том, что “слушать” так сильно отличается от “смотреть”. Слушать не так болезненно, правда? Можно поиграть воображением, изменить реальность.
– В общем да. Со мной примерно так и было.
– Балкон комнаты, где я работаю, выходит на начальную школу. Иногда в перерывах, пока пью кофе, я наблюдаю за родителями, которые в четыре часа забирают своих детей. Классы в определенном порядке собираются кучками во дворе, по звонку дети робко делают шажок-другой к воротам, поднимаются на цыпочки, силясь разглядеть своих родителей в толпе взрослых и поймать их ласковый взгляд, а они, родители, завидев детей, раскрывают объятия, распахивают глаза и шумно дышат. Эта встреча как общее дыхание – людей, деревьев, зданий вокруг. Дыхание всего города. Начинаются вопросы об уроках, о домашнем задании, о бассейне; мамы застегивают молнии курток, чтобы дети не простудились, и натягивают им шапочки на лоб и уши. А потом – в машины, группами, вместе с друзьями. И по домам.
– Да, я тоже такое видел.
– Теперь ты можешь смотреть на это, Энайат?
Одежда. У меня было два пирхана. Когда я стирал один, то надевал второй, а первый тем временем сушился. Высохший я клал в полотняный мешок в угол, рядом с матрасом. И каждый вечер проверял, на месте ли он.
Шли дни, недели, месяцы, дядя Рахим понял, что я молодец (это я говорю не из бахвальства, вовсе нет), что я хорошо продаю чай, что стаканы и терракотовая сахарница у меня не падают, что я не делаю глупостей, например не забываю поднос в лавке, куда ходил, и, что самое главное, всегда приношу все деньги. И даже немного больше.
Ну да, было несколько приятных лавочников из тех, к кому я ходил постоянно, каждое утро около десяти и днем, ближе к трем или четырем часам; они давали мне чаевые, которые я мог оставлять себе, но тогда я не знал, правильно ли это; не то чтобы я не знал, что делать с этими деньгами, но в самого начала, стал и их тоже отдавать дяде Рахиму. Так было лучше. Если бы потом я ошибся в счете и взял больше денег, чем положено, дядя Рахим перестал бы мне доверять, а я не хотел остаться без места для ночлега и воды, чтобы чистить зубы.
Но.
Одним пыльным и ветреным днем почтенный владелец
