прохлада, которой зал изобиловал в максимальной степени.
Я не ошибся − ночью хортая пришла к жене.
Убедиться в своей правоте мне довелось поутру, когда я обнаружил их двоих в обнимку спящими на хладном шелке летних простыней. Я залюбовался ими, нашедшими друг друга, а через окно ими любовалось солнце позднего мая, посылающее в комнату веселые теплые лучи весеннего восхода, и те скользили по женскому лицу и собачьей мордашке, высвечивая начертанное на них счастье.
А уже вечером наша хортая получила имя.
***
Разговоры о нем заводились в семье частенько, и практически с первого дня, но имени, которое бы идеально соответствовало индивидуальности собаки, подобрать мы никак не могли.
На работе целый день меня не покидало воспоминание об идиллии, увиденной утром в зале, но вспоминал я и о солнце – ярком, сияющем. Оно и подтолкнуло мои мысли на поиск верного имени, и я его нашел.
Солнце ласкало спящую хортую своими искорками, и ее шерстка, уже теряющая седину, переливалась всевозможнейшими оттенками цвета полового. Другими словами – палевого, соломенного, цвета зрелой пшеницы: больше желтого, но немного и рыжеватого. Цвета особого, какой присущ, наверное, еще песку.
Воображение стало рисовать песок; но не лежащий ровным слоем, как на пляже, а сгруппировавшийся в дюны. Эти холмы из песка создавал ветер. Они имели два склона – крутой и покатый, – высоко возносящиеся гребни и были прекрасны, представляясь уточненными и благородными. Солнечные лучи ложились на них по-разному, зажигая своим ярчайшим сиянием склоны одни и оставляя притемненными противоположные.
Нескончаемая игра света и тени выявляла в дюнах их желтые и рыжеватые краски − точь-в-точь такие, какими переливалась коротенькая шерстка нашей хортой.
Но думы мои обратились к дюнам и по другой причине.
Дюны непрерывно перемещались, не зная покоя, и рисующийся в сознании бесприютный их вид изводил мою душу. Благородные странники, вечно гонимые ветром и поющие под ним протяжную песнь одинокой души, они − прекрасные, но никому не нужные, не изведавшие постоянства обитания − дарили свою печальную песнь бескрайним морским побережьям и забытым богом пустыням.
Дюны всегда представлялись мне всеми покинутыми, несчастными, и свет не придумал способа сделать их счастливыми.
Любило дюны одно лишь солнце, отдавая им лучшие краски самого себя.
Я думал о дюнах…
… и, когда мои мысли завершили круг, они возвратились к хортой, что жила теперь в нашем доме.
Долгие дни и месяцы скиталась она, гонимая судьбой. Прекрасная, но никому не нужная, бесприютная, она была одинока и несчастна.
Она была, как дюны. И цвета дюн.
И ее любило солнце.
Но может же хоть одна-единственная в мире дюна обрести покой, приют и счастье?
“Может. И обретет!” – сказал я себе.
Bечером наша хортая стала нашей Дюной.
***
