style="font-size:15px;"> Дюна затеяла охотиться на дворовых собак, кошек и голубей, совершая резкие выпады в их сторону. При появлении какого-либо из представителей этой дворовой живности ее глаза загорались ловчим азартом. Уши, которые в спокойном состоянии были приподняты на хрящах и сложены пополам, либо же заложены, а порой даже затянуты к затылку, поднимались торчком, выпрямляясь во всю длину. Туловище становилось натянутой струной. Мускулы на ногах набухали и делались твердыми, как камень. Коготки впивались в асфальт. Дюна замирала в охотничьей стойке.
Мгновения стойки истекали молниеносно, и Дюна кидалась на намеченную добычу.
Она, понятно, ту настигла бы, если бы была свободна, но ее удерживал поводок в руках человека − невеликий вес хортой не позволял сдвинуть с места тяжелое человеческое тело и увлечь его вослед своему неистребимому охотничьему пылу. А потому, переходя из стойки в нападение, Дюна была способна лишь рывком натягивать поводок во всю его длину. Нападая, она частенько вставала на дыбы, и весь воинствующий вид девочки говорил, что живым ее “избраннику” не бывать.
Из всех названных объектов, намеченных Дюной в городской черте для травли, самое сильное возбуждение у нее вызывали дворовые собаки. Лицезрея их, она не ограничивалось рывком и натягиванием до предела поводка – произведя выпад в направлении цели, и будучи далее ограничена поводком в движении прямолинейном, наша затейница подлетала над землей вертикально, доставая головой до уровня человеческих глаз. Приземлившись, подлетала снова, и так − много-много раз подряд, пока дворняга оставалась в зоне ее видимости. В прыжке она отчаянно взлаивала и даже кричала, как от душевной муки, что ее свобода скована, и порой срывалась на фальцет. Шерсть на холке и в основании правила вставала дыбом, глаза хортой метали громы и молнии. Одергивать ее или окликать было бессмысленно – она охотилась! И, по ее борзому мнению, в эти мгновения в паре хозяин-собака она была главной. Она лучше знала, что ей делать положено. А от природы ей было положено зверя ловить.
Посему, если тот из нас, с кем Дюна оказывалась на улице, пытался ее усмирить, притягивая к себе за поводок, он сходу получал от нее в живот сильный толчок передними лапами, которым хортая как бы поясняла человеку, чтобы знал свое второстепенное место на охоте и в ловле ей не препятствовал. Таким образом, наилучшим вариантом было стоять и ждать, пока она утихомирится. А утихомиривалась она достаточно скоро, так как нервы дворовых собак не выдерживали ее энергетического напора и собаки эти спешно исчезали за мусорными баками или углами многоэтажных домов.
Невероятно радикальному настрою Дюны не препятствовали даже огромные размеры некоторых собачьих особей.
Да уж – борзая! Ни дать, ни взять.
***
Горячие волновые накаты ласкали мое сердце в подобные мгновения. До боли знакомые, до боли привычные борзые охотничьи повадки, созерцания которых меня лишила злая воля, были снова со мной.
Повадки хортой очень походили на повадки наших ушедших псовых. Существовало
