кажется, заставит их изменить жизнь… и ей страшно подумать об том, потому что дальше – бездна и полная неопределенность.
Скоты заходятся в восторге конечно не только от ее игры, но и от ее вида… Она, когда видит эти ползающие по ней взгляды людей, уверенных, что им ныне подвластно и доступно всё – боится, что не сдержит себя и сделает что-то, что кончится для них с Войцехом катастрофой. Всё время ей удавалось как-то держать непреодолимую дистанцию, проводить черту, которую те не решались переходить. Быть может – помогала исключительность ее вошедшей в расцвет красоты, похожей на «королевскую», «живописную», и потому отпугивающую, а не только привлекающую и вызывающую вожделение и восторг. Не всякий рискнет к такой красоте подойти близко, не всякий в мыслях почувствует себя достойным и имеющим право – это помогало ей отшивать толпы ухажеров и раньше. Всё было хорошо до последних десяти дней… Один из этих, и судя по поведению и отношению окружающих – кто-то там у них важный, не старый, моложе Войцеха, наверное, подошел к ней после концерта, и насколько она понимает немецкий, начал в высокопарных выражениях, нисколько не стесняясь полностью и надолго занять ее внимание, рассказывать, что уже второй раз приходит на ее концерт, что потрясен ее игрой и красотой, что исполнение ею сонаты великого немецкого композитора Бетховена потрясло его, перевернуло ему душу… Странно – она не помнила этого человека на том, предыдущем концерте… помнила только ту страшную ярость, которая овладела ею в финале первой части двадцать третьей сонаты и чуть не заставила ее сбиться. Когда он вплотную приблизился, чуть ли не первым из тех за всё время на это решился, она не смогла совладать с собой и была уверена, что звериная ненависть, которую она ощутила в этот момент внутри, проступила в выражении лица. Испугалась этого, а потом обрадовалась даже, понадеялась, что это расставит всё на свои места и оттолкнет его. Ничуть, тот словно и не заметил, как ни в чем не бывало продолжил комплименты и изливания о проснувшемся в нем чувстве прекрасного, о любви к музыке, которую она в нем пробудила, раскрыла как часть его души и натуры. Она бы с наслаждением в этот момент ударила бы его чем-то острым или тяжелым, была бы счастлива как ребенок, если бы на ее глазах у того полилась кровь, даже не сдерживала и не пыталась скрыть своих чувств, надеясь, что они проступят в ее поведении и облике и скажут тому – уйди же, скот, оставь меня в покое, сгинь от греха подальше. Тот ничуть не смутился, напротив – самозабвенно продолжил произносить какие-то глупости о музыке и фортепианной игре, и лишь вдоволь отведя душу и высказавшись, заставив ее простоять рядом и слушать это чуть ли не треть часа, наконец решил, что пора представиться, и галантно, щелкнув в конце каблуками произнес – «Позвольте мы ведь с вами так и не познакомились! Как Вас зовут я знаю… я вообще много знаю и слышал
