соединениях, склонялась к выводу, что союзники разработали такие вещества, и публикации о них пресекаются военной цензурой.
Впрочем, у нацистского руководства хватило здравомыслия, чтобы сообразить: если союзники и не имеют нервно-паралитических ОВ, то Германии тем более нельзя использовать их первой, это грозит обернуться самоубийством. Применить – означало раскрыть тайну, собственными руками вручить противнику новое сверхоружие и еще выдать карт-бланш на его применение против себя.
Химические формулы боевой фосфороорганики достаточно просты. По собранным в очаге поражения пробам английские, американские или советские химики в считанные дни разобрались бы с составом нового ОВ. Производство табуна не представляет никаких трудностей (синтез зарина несколько сложнее), на разработку и освоение промышленной технологии ушли бы, самое большее, несколько месяцев.
А после этого, – в условиях господства союзников в воздухе и при снятии последних моральных ограничений (мы ведь предупреждали!), – население Германии, скученное в своих городах, было бы обречено. Немецкий народ и без того страшной ценой расплачивался за безумие той банды, которой отдал власть над собой. Под фугасными и зажигательными бомбами «ланкастеров», «фортрессов», «либерейторов» погибали сотни тысяч. Применение с воздуха нервно-паралитических отравляющих веществ означало бы уже тотальное уничтожение.
В общем-то, высшим нацистским бонзам и на немецкий народ, в конечном счете, было наплевать. Собственные семьи они, наверняка, укрыли бы в комфортабельных газоубежищах или спрятали где-нибудь в горах. Но массовая гибель населения Германии привела бы к быстрому проигрышу всей войны и к капитуляции. За таким исходом вставал призрак расплаты и для самих главарей рейха.
А на финише войны, когда дело катилось к разгрому, применить табун было еще страшней: спасти не спасет, а ярость победителей распалит, и на суде, уже неизбежном, не просто добавит еще одно тяжелейшее обвинение, но лишит последнего оправдания, что «мы хоть воевали по международным правилам, только разрешенными средствами».
И германский фашизм, в отличие от своей предшественницы, кайзеровской военщины, так и не осмелился первым применить химическое оружие. Не использовал нервно-паралитические вещества, свой единственный выигрыш в научном состязании с Западом и Советским Союзом. И это было единственное разумное решение, принятое за все время существования безумного режима. Другие примеры нам, во всяком случае, не известны.
Что же касается фундаментальной науки, не связанной впрямую с созданием вооружений, то ее судьба при фашизме была совсем печальной. До Первой мировой войны немецкая фундаментальная наука на большинстве направлений была самой передовой. Даже в 20-е годы, в побежденной и обнищавшей Германии, она быстро восстанавливала свое мировое лидерство. Двенадцать лет нацистского господства ее просто разрушили.
Как
