бедствия, причиненного человеческому роду дьяволом.
С другой стороны, это зло не есть чисто нравственное; мы не видим в бесноватом какого-либо чрезвычайного грешника, особенного раба сатаны, по своему сердцу и воле, сознательно угождающего своему властелину.
Таким, каковы бы ни были его прежние беззакония, – допустим, что они часто были велики – бесноватый, очевидно, не был. В нем всего более поражает нас странное смешение физических и психических сил, в котором одна вторгается в область другой. Тут разрушена вся гармония высшей и низшей жизни, в обеих обнаруживается расстройство и разлад.
Бесноватый не злочестивый, который исключительно находится в близком отношении к целому царству сатаны. Состояние его можно представить в подобии жертвы или добычи одного из злых адских духов: так, лев или леопард, преследуя стаи антилоп, похищает одну и упивается ее кровью.
Но серьезный вопрос остается: каким образом мог кто-либо впасть в столь бедственное состояние, так запутаться цепями дьявола или его служителей? Мы сами впали бы в великое заблуждение, если бы смотрели на бесноватого, как на наихудшего из людей, а на одержание, как на муку и казнь за какое-то величайшее, сравнительно с другими грешниками, нечестие. Скорее, мы должны видеть в бесноватом несчастнейшего из людей, а не самого виновнейшего из нас людей.
Иуда Искариот, бросающий сребреники. Художник П. В. Васильев
Иуда (Совесть). Фрагмент. Художник Н. Н. Ге
Так не говорится и о главнейших представителях и орудиях сатаны, о лжепророках и антихристах. Мы чувствуем, что состояние Иуды, когда сатана вошел в него, существенно разнилось от одержания тех несчастных, которых исцелял Господь. Или если взять объяснительный пример из мира вымысла, никто не скажет, что Яго был одержим злым духом, хотя душа его была исполнена самой убийственной адской злобой; более близкую аналогию с таким состоянием могли бы найти в некоторых отношениях в жизни Гамлета.
Греческая трагедия представляет более подходящие примеры. Так, благородного Ореста терзают до бешенства адские псы, закоснелую Клитемнестру, несмотря на ее злодейства, не приводят в исступление никакие чудовища незримого мира. Так и в действительной жизни ужас и глубокая тоска грешника, сознающего свой грех, способны произвести страшный переворот в его духовных силах, – тоска, которой более упорный грешник может избегнуть, но лишь чрез большее ожесточение, еще более порабощающее дьяволу.
Между тем в данных случаях беснования вовсе не видно сознательной покорности сатанинской воле души в конец погибшей. Напротив, видно поправимое крушение некогда благородной души.
Согласно вышесказанному, мы в бесноватом предполагаем сознание рабства, с которым он не мирится. Истинная его жизнь разбита, над ним тяготеет чуждая власть, жестоко его поработившая и все более отдаляющая его от Того, в ком одном всякое разумное создание
