ангела». Финал оперы, изображающий суд инквизиции над «ведьмой» Ренатой, выражает, пожалуй, с наибольшей полнотой своеобразие прокофьевского музыкально-драматургического эпоса в форме грандиозного симфонически-хорового действия, которое приближается к народно-исторической драме.
Этот опыт Прокофьева-либреттиста свидетельствует о серьезном влиянии на него в эти годы драматургии Шекспира (в последующем увлечение шекспировской драматургией приведет к созданию Прокофьевым нескольких произведений разных музыкальных жанров по трагедиям английского классика: в 1933 – музыки для спектакля в Московском Камерном театре «Египетские ночи», в котором была использована пьеса «Антоний и Клеопатра»; в 1935–1936 – балета «Ромео и Джульетта»; в 1937–1938 – музыки к «Гамлету» для малого симфонического оркестра).
В сценически переработанном Прокофьевым тексте «Огненного ангела», однако, в большей степени ощутимы традиции не столько трагедий, сколько исторических хроник Шекспира с их свободным, не ограниченным ни рамками времени, ни рамками места действием; с их короткими, быстро сменяющимися сценами; с их воссозданной картиной широкой, многосторонней жизни старой Англии ли, Древнего Рима, средневековой ли Италии. Можно предположить, что Прокофьев был пленен грандиозностью размаха шекспировских исторических хроник, воспроизводящих дух сумрачной напряженной эпохи, и имел их перед своим внутренним взором, когда вносил в брюсовский текст сцены, в которых воля людей образует основу исторического движения.
Показательно, что по этому же пути чуть раньше Прокофьева пошел Ромен Роллан, писатель и профессиональный музыкант, который свою эстетическую программу изложил в статьях книги «Народный театр» и апробировал в драмах «Театра Революции». «В основе роллановской театральной эстетики, – как заметил критик, – социально грандиозная, подлинно эпическая задача, подлинно эпический стиль: «Действие широкого размаха, фигуры, сильно очерченные крупными штрихами, стихийные страсти, простой и мощный ритм; не станковая живопись, а фреска; не камерная музыка, а симфония»27. На сближение театра с действительностью, на изображение стихии народного движения, обусловленного конкретно-историческими обстоятельствами, нацелен и С. Прокофьев, который, исходя из средневековой ауры Этталя, воссоздает стиль и атмосферу жизни Германии эпохи Контрреформации.
«Огненный ангел» Прокофьева, таким образом, существенно отличается от символистского романа Брюсова, где при помощи фаустовского архетипа расшифровывалась сокровенная тайна бытия.
Вместе с тем брюсовские Фауст и Мефистофель из XI–XIII глав романа присутствуют среди героев Прокофьева, правда, они выполняют иную, чем у Брюсова, функцию. Появляющиеся в двух последних картинах оперы, Фауст и Мефистофель несут с собой своеобразную юмористическую паузу в напряженном действии о Ренате. Так, например, после исступленного объяснения Ренаты с
