по словам Вл. Ходасевича, «найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства»11, и с этой целью переосмыслил и переписал заново старую легенду о человеке, продавшем свою душу дьяволу.
Этот новый миф Брюсова, круто замешанный на реальных событиях12, включает обе составляющие традиционного фаустовского архетипа: герой (Рупрехт) стремится перешагнуть пределы дозволенного и отваживается на сделку с сатаной. Однако к услугам инфернальной силы он прибегает не потому, что томим жаждой познания или обретения абсолютной истины. В конце романа, после трагической гибели Ренаты, он признается себе: если бы вновь произошла встреча с этой странной женщиной, он «вновь перед троном дьявола отрекся бы от вечного спасения…» (327). Автор «Огненного ангела», таким образом, переосмыслил одну мифологему фаустовского архетипа Гете, связанную с искушением героя любовью к земной женщине. Гретхен была для гетевского Фауста, безусловно, огромным переживанием, на какое-то время даже воплощением Вечной женственности. Однако она не стала, да и не могла стать смыслом его бытия, оставаясь лишь героиней одного из эпизодов жизни Фауста, познающего мир. Иная роль была уготована Ренате в судьбе Рупрехта: в ней воплотилось его представление о высшей правде бытия. Не удивительно, что после ее кончины он по сути дела превращается в «живой труп»: потеряв ту, во имя которой он жил, он теряет и связи с миром, и сущностные ориентиры.
В жизни гетевского Фауста после трагически закончившейся истории с Маргаритой происходят важные события, которые позволяют ему приблизиться к разгадке тайны бытия. Рупрехта, фаустовское начало души которого оказалось исчерпанным в любви к Ренате, ожидает отныне повторение давно известного, движение по кругу, связанное с очередной экспедицией в Новый Свет, существование без вдохновения и открытий.
В современном литературоведении имеются попытки сравнительного анализа первой части трагедии Гете «Фауст» и основной сюжетной линии романа «Огненный ангел». В частности, о параллелизме эпизодов «Главы шестнадцатой и последней» романа и финала I части трагедии писал французский исследователь А. Дабезье, по мнению которого «конец Ренаты неотразимо сходен с концом Маргариты»13; о сходных реакциях гетевского и брюсовского героев в сценах, предшествовавших гибели их возлюбленных, – С. Ильев14. Однако в одном и другом случае за констатацией наличия переклички текстов немецкого и русского поэтов не последовало ожидаемого исследования специфики воплощения фаустовского архетипа в основной сюжетной линии романа. Более того, А. Дабезье убежден в том, что «Рупрехт, конечно, никак не может сойти за Фауста»15. Не столь категоричен С. Ильев, считающий, что Рупрехт выступает «в роли Фауста»16 в заключительной главе «Огненного ангела».
С нашей точки зрения, Рупрехт несет в себе фаустианский ген с самого начала: он, этот ген, определяет круг интересов героя, его литературные и научные пристрастия, его тягу к дальним странам, даже его страсть к странной
