(255). Эта фраза в устах героя – не образчик демагогической эквилибристики грешника или его жонглирования словами Священного писания. Напротив, в ней дана цельная концепция фаустианства, которая перекликается с гетевским пониманием проблемы. Фауст Брюсова проводит идею писателя о том, что существуют люди с фаустовским генотипом, которые вынуждены в некоторых обстоятельствах идти на сделку с чертом: «Как господь вседержитель сына своего единородного принес в жертву за сотворенный им мир, так мы порою приносим в жертву нашу бессмертную душу и тем уподобляемся создателю» (255). Мотив познания созданного Творцом мира, познания, во имя которого можно отдать все и в конечном счете обрести себя и Господа, очень важен в брюсовском понимании феномена фаустианства и обусловлен влиянием на русскую литературу рубежа XIX–XX вв. фаустовского архетипа, сложившегося под пером Гете. Не удивительно поэтому, что в программном монологе брюсовского героя (254–255) звучат финальные аккорды гетевской трагедии с ее прославлением Фауста, стремящегося к Истине любой ценой и обретающего-таки смысл бытия в служении человечеству.
Сделаем небольшое отступление и ответим на вопрос, который, сколько мы знаем, не поднимался в гетеведении, однако является концептуально важным в свете рассматриваемой в настоящем разделе проблемы. Как сумел Гете увязать воедино разнонаправленные векторы этики фаустовского сюжета – откровенный макиавеллизм героя и выстраданную им идею мессианства? Слишком легко было бы предположить, что дело объясняется использованием в трагедии традиций средневекового миракля, житийной литературы о чудесах Богородицы, демонологических легенд о Теофиле и др. Слишком просто было бы перенести финал истории гетевского Фауста-Иова в плоскость мистического католицизма, аскезы страстотерпца – бывшего грешника, заслужившего прощение покаянием и заступничеством Богородицы.
Подобные истолкования не проясняют поставленного вопроса, а скорее, уводят в сторону. Они изначально обрекают фаустовский сюжет на статичную заданность: финал заранее известен, сатана будет посрамлен, Фауст будет оправдан высшим судией, потому что все в этом мире предопределено Господом. Между тем Фауст Гете – человек, постоянно и сознательно делающий свой выбор и не перекладывающий ответственность за свои поступки на чужие плечи. Пассионарий по своей сути, он занят поисками высшей истины любой ценой и, обретя веру в возможность исправления дурно устроенного миропорядка, готов принести себя в жертву во имя светлого будущего, а значит, макиавеллист по жизни, он перерастает себя и превращается в мессию. Параболичность такого движения не может не изумлять. Гете сумел выразить невыразимое, обозначить словом тайны бытия, создать художественный символ бесконечного постижения человеком смысла бытия.
Все быстротечное —
Символ, сравненье.
Цель бесконечная
Здесь в достиженье.
Здесь – заповеданность
Истины всей.
Вечная
