после боев, так еще и вне своей родной машины. От пули, а не от снаряда. Умереть в противном и осточертевшем противогазе, в котором даже толком и не продохнуть. Умереть вот так, на каком-то поганом затуманенном полустанке, в глуши от людей, в глуши теперь уже от несуществующих стран, умереть от невероятного по своей сути стечения обстоятельств, при осознании которого кровь застывала в жилах. Пережить ядерную бомбардировку, и словить шальную пулю… Какая же это была бы черная шутка.
Эрих только уловил ход своей двери, чтобы она не скрипела, как тут, на все здание вокзала пронеслась грохочущая очередь. Резко развернувшись, он побежал к Юргену и застыл на входе. Перед юношей на полу было двое тел. Одно еще живое и выставившее руки вперед, а второе лежало на полу уже почти разложившись. Оба были без средств защиты дыхания и кожи, оба одинаково красные от радиации, и у обоих на лицах выступила бело-прозрачная слизь, похожая на ту, что давят из мозолей. И на обоих же французские знаки различия.
– Лежать, лежать сука!!! – крик Юргена срывался в визг. Он тыкал в еще живого человека автоматом. – Я тебя убью, ты понял?! Я тебя убью, тварь!
– Пожалуйста! Не стреляйте!
– Вы бомбили наши города, суки! Вы бомбили наши города! Это из-за вас…! – нагнетал парень, почти уже нажав на спуск. – Это из-за вас, отродий, мы здесь! Это из-за вас мы умираем!!!
– Не стреляйте, прошу вас! – встал на колени француз. – Мы пилоты, мы скитаться здесь уже неделю, нам нужна помощь!
– Опусти, сержант. – приказал Эрих, положив руку на ствол автомата, глядя на пилота на полу, задыхающегося от слез. – Я сказал опусти гребаный автомат!
– Не опущу! Это же враг, товарищ лейтенант! – тот все чаще и злее дышал в противогаз, уже зарычав почти как собака. – Они утюжили наши танки, а я ему пулю в лоб не пущу?!
– Ты посмотри на него, Юрген. – рукой в перчатке танкист указал на француза. – Ты правда хочешь тратить на него пулю?
Трясясь, как лист от шквального ветра, французский вертолетчик склонился лбом к полу и скрючился в неестественную позу, все еще держа руки над головой ладонями к вооруженному и озлобленному танкисту, что клялся его убить. Даймлер все не решался стрелять, хотя раз за разом для принятия решения прокручивал у себя в голове все те сцены, что успел увидеть, как в момент, так и после ядерных взрывов. Вспоминал сгнившие тела в грязи, вспоминал детей на площадях, что так и не успели эвакуироваться на разорванных взрывом автобусах. Вспоминал штабеля застывших танков, внутри которых был фарш, и понимал, что еще немного и разложившимся фаршем станет и он, и его командир и механик Тилль. Его руки затряслись, но не от холода, не от трусости, а от чудовищной ярости, которая давила его как пресс, только из-за флажка на их форме. Он считал, что они тоже были виноваты, считал, что эти твари недостойны своей жизни, потому что позарились на жизни других. И для себя он был прав.
– Я убью его… Я клянусь, я убью его… – практически
