не мог рассказать толком, что произошло. Послушав его бессвязные выкрики, Манька скомандовала мужу:
– Запрягай лошадь, поедете к Кузьминичне.
Пока Тимофей возился с телегой, она сняла с девочки мокрую одежду, одела в старую рубашку своей младшей, завернула бедолагу в сухое одеяло. Василь взял дочку на руки, вышел во двор.
– Вы вдвоем езжайте, – сказала Манька, – а я на двор к тебе зайду, гляну что там.
Василь молча кивнул. Ему было все равно, он был разбит, растерян, испуган. Только по дороге в Борки он начал приходить в себя. Марьяна тихо лежала у него на руках, ровно дышала, будто спала крепким сном. Василь не стал рассказывать Тимофею всю правду, умолчал о голосе Анны и заговоре. По его словам, выходило, что девочка внезапно с криком выбежала из-за дома, стала просить лить ей воду на руку, а потом упала без чувств. Тимофей догадался, что Василь недоговаривает, но с расспросами не полез.
– Ведьмино семя, – думал он про себя. – Предупреждал я ведь Василя, что нельзя на ведьме жениться, не послушал. И вот что теперича выходит…
Кузьминична выслушала Василя, посмотрела на спящую Марьяну и сказала, что ничего страшного нет.
– Это укусил ее кто-то, там вон даже следы остались, – с видом знатока сказала она, показав царапины на руке девочки. – Но это не гадюка, Василь, не бойся. Перепужалась девочка, да со страху и обмерла. Бывает. Я с нее завтра испуг отолью, а сейчас пусть поспит. Ты, Тимофей, домой возвращайся, а ты, Василь, останься. Переночуешь у меня, а утро вечера мудренее.
Как только Зубцов уехал восвояси, Кузьминична повернулась к Василю и сурово сказала:
– А теперь рассказывай, как все было на самом деле.
Рассказ Василя старухе не понравился. Она качала головой, хмурилась, глядя на спящую девочку.
– Я сейчас ничего не могу сделать, – вздохнула она. – То, что произошло мне неведомо. Хвори в ней вроде нет никакой, не чую ничего. Утром увидим, что к чему. Я вечерять собираюсь, откушай со мной, что Бог послал.
По обычаю, Василь начал отказываться, но потом все же сел за стол со старухой. Кузьминична с аппетитом ела картошку, хрустела солеными огурцами, а мужику кусок в горло не лез. После ужина старуха зажгла лучину и долго перебирала мешочки с сушеными травами. Развязывала их, что-то бормотала, брала щепотью немного травы и бросала в чугунок. Потом согрела воды, залила кипятком траву и, накрыв крышкой, поставила в теплую печь.
– Теперь можно и спать ложится, – сказала она. – Возьми в сенцах старый тулуп, да ложись вот тут на скамье.
Василь отказался, ему было не до сна. Старуха пожала плечами.
– Страшное-то уже миновало, я чую. Ничего до утра не стрясется, ложись, отдохни.
Василь покачал головой. Старуха фыркнула и полезла на печь. Вскоре она громко захрапела, а мужик сидел около спящей дочери, не смыкая глаз. Лишь под утро прикорнул он на лавке, завернувшись в старый тулупчик.
Кузьминична встала рано, подоила козу, быстро собрала завтрак: хлеб, молоко, остатки вчерашней картошки. Старухина
