style="font-size:15px;"> Болезнь его оказалась на удивление острой и тяжелой. Температура была невысокая, держалась на границе тридцати восьми градусов, но головная боль казалась совершенно невыносимой, жутко болели глаза, и любой источник света становился орудием пытки. Нос не дышал совсем. Иногда Константина Степановича разбивал приступ паники, ему казалось, что он задыхается. Иной раз он не мог откашляться, начинал и не мог остановиться. И кашель, и чиханье вызывали резкую боль в груди и спине, такую острую, что после нее на короткое время оставались остаточные ощущения. Больному казалось, будто он физически ощущает бронхи в легких. К ночи первого дня заболела поясница. Боль бы тупая, тягучая. Константин Степанович постоянно ворочался, пытаясь найти положение, при котором болело бы меньше. Когда он пытался встать, голова неистово начинала кружиться, иногда возникали приступы тошноты, которые окончательно выбивали больного из колеи.
Перед сном к отцу в комнату зашла Настя.
– Вот, погляди, до чего вы отца довели этими своими, – ворчала Ирина Михайловна, сбивая температуру на градуснике.
– Да не они это, – тихо проговорил Константин Степанович, – у нас пол офиса болеет. – Ему было приятно, что Ирина Михайловна вернулась на его сторону, и в глубине души он чувствовал рациональное зерно в ее словах. Но больше всего в эту минуту его тревожила мысль, что с таким резким началом он рискует не оправиться от болезни. И ему не хотелось, чтобы любимая дочь, случись что, чувствовала бы себя виноватой. А вот про старшего своего сына он такого сказать не мог. Новости о тяжелой болезни отца до Егора долетели сразу же, однако он, зная, что Константин Степанович на него обиделся, не спешил навестить родителей.
Облегчение наступило только к вечеру третьего дня. Основные симптомы еще оставались, но боль от чихания и кашля стала утихать, стала меньше болеть поясница. Правда, по-прежнему было тяжело, и больной не мог определить, проходит боль или он к ней просто привык. Ничем полезным заниматься не получалось. Не удавалось даже читать. В тяжелые часы бодрствования можно было слушать телевизор: смотреть не получалось. В какой-то момент Константин Степанович обнаружил, что если лежать достаточно далеко от экрана, одним глазом можно временами подглядывать без ущерба для самочувствия.
Кроме новостей ничего интересного не было, и волей-неволей Константин Степанович слушал о майдане и о путешествиях олимпийского огня. То и другое давным-давно его раздражало: в бесконечных метаниях с факелами он видел издевательскую усмешку над страной. В провинции люди живут в постоянной нужде, кое-как концы с концами сводят, советские ресурсы уже истощились, нового ничего не построено, а эти со своим огнем носятся, как дети – так не вовремя началась эта грандиозная стройка. Раздражало, как все это преподносилось в СМИ. И это без учета коррупции. О ней Константин Степанович рассуждать вообще не любил. Во-первых, она была главным поводом для истеричной критики властей,
