с его смертью пришли разгром и разорение. Входная дверь стояла распахнутой настежь, в нее входили не стуча. Все зеркала в доме занавесили простынями. На кухне у плиты хлопотала чужая баба, а на обеденный стол, где мы недавно так свято ужинали всей семьей, стряхивали пепел незнакомые курильщики. Растрепанная тетя мелькала то в одной, то в другой комнате, едва не падая с ног от усталости. Все хлопоты по организации похорон и поминок легли на ее юные плечи: бабушка от горя вообще ничего не соображала, а мой отец с готовностью ушел в запой. В день похорон он был пьян уже с утра, но этого никто не заметил: на поминках всегда пили.
Дед лежал на столе в большой комнате, перед телевизором. На его лоб приклеили бумажку с узорами, в которую надо было целовать. Но целовать было страшно и противно, потому что этот желтый блестящий болван меньше всего напоминал моего красного теплого круглого деда, да еще и пах, как восковая свеча. Было слышно, как за стенкой жужжат женские голоса, кто-то воет и иногда чем-то глухо стучит. Вдруг дверь распахнулась, и в проем вынырнули незнакомые тетки с висящей у них на руках бабушкой. Бабушка обвела комнату безумным взглядом, увидела гроб и истошно зарыдала. Ее тут же уволокли обратно, через минуту к ней вбежала тетя с валерьянкой. Мне стало совсем жутко, и я пошла на кухню. Там угощали кутьей – такой же холодной и липкой, как лоб трупа в гостиной; я не смогла проглотить ни рисùнки.
Настало время выносить. Лифт в подъезде был один и тот пассажирский, поэтому гроб с дедом спускали по узкой грязной лестнице. На каждом повороте его приходилось ставить чуть не вертикально. Едва вышли на свет, взвыл оркестр и запричитали ожидавшие внизу старухи. Бабушка тоже закричала с новой силой – громко и страшно. И птицы кричали, но от радостного возбуждения, потому что наступала весна и снег уже таял, и появились первые проплешины. И под этот общий мартовский вой и крик закончилось мое детство и рассыпалась моя большая семья, где я хотя бы изредка могла быть счастливой. Бабушка стала сварливой и даже злой, и я быстро забыла, как звучал ее смех; мои родители вскоре разъехались; тетя вышла второй раз замуж за человека, которого при жизни дед не пускал на порог. Как только ее новый муж въехал в наш бывший общий дом, начались омерзительные ссоры между ним, бабушкой, моим отцом. В результате отец вообще перестал ездить к собственной матери.
Оглядываясь назад, я понимаю, что со смертью деда закончилось не только мое детство, но почти на десять лет – до совершеннолетия – замерла вся моя жизнь. Я прожила отрочество в ожидании, когда же оно наконец кончится. А время в детстве течет долго – гораздо дольше, чем такой же промежуток времени в зрелом возрасте. Так что десять лет абсолютного детского одиночества показались мне целым веком. И этот век я была лишена всего, что составляет радость юности: друзей, увлечений, невинного баловства со сверстниками. Сохранить ясный ум, светлую память
