ваше христианство – впопыхах.Вас в черных лимузинах у ворот
политика накрашенная ждет.
Зовет вас от архангеловых труб
кровавая полоска ее губ.
Вы в церкви так вдыхаете елей,
как будто влезли вновь на Мавзолей.
Вы слушаете, свечи придушив,
молитвы, словно чуждый чей-то шифр.
Вы так хотите, чтобы вам помог
за вас голосовать готовый Бог.
Заигрываньем вашим удручен,
поговорить хотел бы с вами он.
Но, мутным взглядом встретившись с Христом,
вы прячете глаза: «Потом… потом…»
Фейерверк
Среди чужих и пар, и шуток
совсем чужой мне фейерверк.
Чего мне надо? Парашюта,
но чтобы падал только вверх.
Не лучше медленно померкнуть,
чем рухнуть головой седой
среди чужого фейерверка
в песок неузнанной звездой.
1996
Израильская Россия
Во время моих выступлений в Израиле
меня чаще всего просили почитать вовсе
не «Бабий Яр», а «Идут белые снеги».
Есть израильская Россия.
В ней выводят куда-то в когда-то
на Плющиху и Невский
кривые
переулочки древнего Цфата.
Да и улицы Назарета,
Беер Шевы и Кармиэля
вроде русского лазарета,
где и Пушкин, и Блок уцелели.
Здесь, бульварами Тель-Авива,
эмигрировав полусчастливо,
бродит с палочкой пенсионера
призрак маленького СССРа.
Их в почти позабытое время
называли когда-то: «евреи»,
ну а здесь – вдалеке от России —
сразу «русскими» их окрестили.
Та израильская Россия
тоже квасит капусту в кадушке
и медали свои боевые
начищает к посмертной подушке.
Из Джамбула и Белой Церкви
старики, свои шекели стиснув,
выручают, идя на концерты,
из российской России артистов.
И поэту из их «когда-то»
(в том «когда-то» мальчишке с прыщами)
тянут книжечки, взятые свято
в их багаж немудреный, прощальный.
Эх, израильская Россия…
Тебе хочется не впервые
к той России – не тель-авивской —
прыгнуть, чтобы помочь, – в телевизор…
Если здесь небольшенькая вьюга,
снег походит на школьного друга,
и летит над Иерусалимом
снег, нечаянно ставший «олимом»…
Моя семья
Двух наследников мне подарила жена.
Только четверо нас.
Но мы тоже страна.
А какую Россию я детям своим подарю?
Снова павшую в ноги царю?
Генеральному
