не допущены,будто убийцы во храм.
Дороги России засыпал
до-русский,
до-скифский
до-снег.
О чем-то он шепчется
с черной золой Холокоста.
О Боже, как хочется гениев!
Гении – это не каста.
Власть – мачеха мысли.
Ее пуповина извилиста,
как Philosophenweg.
Мысль
даже за проволокой —
побег.
Где Хайдельберг?
Всюду, где мысль.
И когда-то в Гулаге
в сугробах протаптывали
доходяги
за Данте и Гёте
тебя, Philosophenweg.
Над могилой Первого Мая
Над могилой чикагского —
самого первого —
Первого Мая,
тихо шляпу потрепанную снимая,
веком согнутый
седенький американец
одинокую веточку вербы втыкает,
сморкаясь.
Эта веточка не превратится
в древко пролетарского флага,
ибо предано Первое Мая
в Москве
и Чикаго.
Нет мятежных поэтов —
лишь клерки из колледжей
над стихами.
Нет пролетариата —
лишь люмпены за станками.
Растоптали в Америке Первое Мая
коней полицейских копыта,
а в Москве оно было в объятиях Сталина нежно убито,
и уж лучше забыть этот праздник совсем,
как забыли в Чикаго,
чем «Да здравствует Первое Мая!»
писать на воротах Гулага.
Это Первое Мая само,
все в крови – и своей, и чужой – перемазано,
было главным заложником в Первомайске.
И прикрывшись,
как шкурой овечьей,
знаменами
