подитеразберите,
чего больше от кручин —
или трещин на корыте,
или на лице морщин…
Идут тринадцать работяг.
Что впереди?
Опять Гулаг?
Вся Русь,
где столько казнено, —
на Лобном месте казино.
Словно заплатки на портки
кругом ларьки,
ларьки,
ларьки.
Что позади?
Цари,
царьки,
самая в мире лучшая
проволока колючая,
палачи,
салтычихи,
стукачи,
стукачихи,
политбюрошные,
в похожести почти нарошные,
вожди…
Неужто это и впереди?
Кругом сплошная макдоналди
– зация.
Не пропади,
нация!
Свобода, свобода,
и даже с крестом,
но разве с Христом?
Идут тринадцать работяг.
Между собой у них напряг.
Не каждый каждому добряк,
но каждый водочкой набряк,
а инструменты бряк да бряк,
стоит сплошной «так-перетак».
Как дальше жить?
Или никак?
Где наша слава?
В России —
свара
стольких Россий.
Но среди блева
свой лик Рублева
подъемлет некто тринадцатый.
Странный тринадцатый
парит,
скорбя,
над трепом нации
при трепанации
самой себя.
Где ее сила?
Она,
бесстыжиха,
свой череп вскрыла,
а он —
пустышка.
Там, где, казалось,
был умный лоб,
вдруг оказалось —
нет мыслей.
Стеб.
Но он —
тринадцатый,
не дармоед,
на стеб не тратится —
а думает.
Он вроде Мышкина
дитя-изгой,
непредумышленно
совсем другой.
Кто он – тринадцатый?
Поп-диссидент.
Сидел лет восемь —
не досидел,
потом кадилом в церквах не тряс,
а вот подался в рабочий класс.
Не зарабатывал Христом на хлеб
или политикой,
как братец Глеб,
и полукличка
полувсерьез
к нему приклеилась:
«Наш Христос».
И замечали —
его ключ
гаечный
порою испускает луч,
чуть-чуть пугающий…
Вот
