вдребезги,как по осколкам большой витрины,
где были будущего смотрины.
Что ж вы, республики,
разбежались?
На русских, что ли, разобижались?
А нам обидеться на кого?
Да вроде не на кого.
Никого…
Но если нету СССР,
кто был товарищ,
не станет сэр.
Эволюционный держите шаг!
Неугомонный
в самих нас – враг.
Важней всех в мире черных «лимо»,
когда политики всей мимо
коляска движется с дитем…
Потом, политика, потом.
О, как прекрасно после родов
со странно легким животом
быть на виду у всех народов…
Потом, политика, потом.
Куда, девчоночка с «Трехгорки»,
с коляской, радуясь дитю?
Не оступись на дынной корке
из тех республик, что «тю-тю».
И вы, колесики коляски,
поосторожней на земле,
порой способной накаляться
так, что детей печет в золе.
Коляска, бережней, помягче,
пружинами тихонько пой.
Помедленней, в тебе не мальчик,
не будь поспешной и слепой.
В тебе девчоночка другая
лежит – не разберешь лица,
еще и не предполагая,
что не увидеть ей отца.
Кто был отец – не все равно ли.
Ее он бросил – хоть бы хны.
Тем, кто сирот плодит без боли,
что до сиротства всей страны!
Но есть другое слово – «отче».
С неопустевших тех гвоздей
отца невидимого очи
глядят на брошенных детей.
Но настоящее так ветхо,
а небо – ненадежный щит.
Комочек будущего века
в пеленках прошлого пищит.
О, было вовсе не шутейно,
когда, дымясь, разверзлась твердь
и та коляска Эйзенштейна
красиво поскакала в смерть.
А кто в ней судорожно плакал,
сжав соску в сморщенной горсти?
Быть может, тот, кто от Гулага
Россию мог потом спасти?
Поосторожнее, коляска,
катись по городу Москве,
где эхо танкового лязга
в летящей по ветру листве.
Куда идут сегодня танки?
Неужто вновь на Белый дом,
на демократии останки
или на тех, засевших в нем?
Коляска ближе танков к Богу.
В коляске век, что все мы ждем.
Дай ей, политика, дорогу!
Потом, политика, потом.
А на площадь на кремлевскую
садится,
как на лед,
с боязливою неловкостью
президентский вертолет.
Площадь древняя,
Ивановская.
На нее сперва,
как
