в парламенте,Вашингтон
или Париж!
Но Россия —
не Ирландия.
Будешь дрыхнуть —
все проспишь!
Не до жиру —
быть бы живу.
Тяжелее хомута
всей Россией дирижировать
не в гостях у Гельмута.
Помнишь ты, Россия,
август
девяносто первого
и громоздкую отвагу
президента своего?
Помнишь хитрую простинку,
и обкомовинку в ней,
и медвежистость инстинкта,
что порой ума сильней?
Стольких спас он от расправы,
первой кровью потрясен,
за трех «мальчиков кровавых»
попросил прощенья он.
А теперь —
у всей Руси,
царь,
прощения проси.
Легче на́ землю сырую
кровь потом пролить вторую,
а уж третья-то сама
льется,
будто задарма.
Нет в гражданских войнах правых,
и три мальчика кровавых
в той гапоновской войне,
на смерть зазванные в рупор,
превратились в сотни трупов,
после в тысячи —
в Чечне.
Ну а может, был он прав,
тот момент не проворонивши
и опаснейших гидренышей
гусеницами поправ?
Промедленье тоже гибель,
и на трон бы, может, влез
новенький Сталиногитлер —
смесь СС с КПСС.
Всю Россию распороли —
не срастется этот шов.
Что готовят ей по роли
Баркашов
и Макашов?
Кто ответит в миг бессилья
на вопрос —
такой больной, —
можно ли спасти Россию
малой кровью от большой?
Русский бес —
всемирный демон.
Пострашнее всех расплат
после вечного «Что делать?»
вечное:
«Кто виноват?»
Вертолет стоит,
но лопасти
крутятся,
кресты креня,
и от дрожи чуть не лопаются
луковки церквей Кремля.
Не при деле,
но при теле
царь шагает по Кремлю.
В политическом похмелье
тяжелей, чем во хмелю.
Он без водки тяжелеет.
В Белом доме – торжество.
Если он их пожалеет,
пожалеют ли его?
Он и кровь пролить боится,
и нельзя быть размазней.
Призрак бывшего Бориса
Годунова —
за спиной.
Царь,
по росту из оглобель,
что он сделал с трезвых глаз?
Демократию угробил
или грубо,
грязно спас?
Вышло
