– заложники,взятые нами самими.
Стеб, как будто террор,
в трепотне, писанине.
Книжки бездарей,
так агрессивно цветисты,
захватили Россию
нахраписто, как террористы.
Мы, как будто в Буденновске
и Первомайске,
носим если не черные —
пьяные маски.
Мы заложники и террористы взаимно.
Мы заложники перелицовки и власти, и гимна.
Мы заложники всех презентаций,
тусовок,
телевизорных клипов,
парламентских потасовок.
Мы заложники нашего хамства,
обжорства
и страной беспардонного пьяного дирижерства.
В смирных очередях,
никакою не бредя наживой,
жили мы,
как заложники цели фальшивой.
Мы залежаны, словно постели.
Мы – заложники, но не цели —
отсутствия цели.
На смерть Левитанского
Ну что же, пора диссидентствовать снова
все с тем же зажравшимся быдлом в борьбе.
Нам нехотя дали свободочку слова,
свободу не слушать оставив себе.
И это убило поэта-солдата,
носившего в сердце другую войну,
когда не читавшие «Хаджи Мурата»
в кавказскую пропасть швырнули страну.
Безденежный, но бескорыстный отважно,
и кровь, как солдат, принимавший всерьез,
не куплен госпремией, встал он однажды
и предупрежденье войне произнес.
Но вся государственная обслуга
поэту надменно внимала едва,
а царь, да не батюшка, слушал вполслуха,
и в лоб его не проникали слова.
И, трудно взойдя на предсмертную сопку,
поэт – всей плеяды погибших посол,
презревший предвыборную тусовку,
сам сделал свой выбор – не выбрал позор.
Поэзия – слышимость каждого стона.
Поэзия – чувство безвинной вины.
Что, царь, да не батюшка, видишь ли с трона
еще одну жертву Чеченской войны?
Детство Пушкина
А у Пушкина не было детства совсем,
будто он посрывал от обиды со стен
все портреты – и матери, и отца,
не оставив родительского лица.
Но зато сохранил он Лицея лицо,
будто юности праздничное крыльцо,
на котором толпа и друзей и стихов,
и
