они соотносятся с тем, что они обозначают [Виттгенштейн 1994: 90]. В результате трактовки значения слова чисто с точки зрения его применения (ср. «смотри на предложение, как на инструмент, а на его смысл, как на его применение» [Wittenstain 1958: 126]) значение знака у Л. Виттгенштейна распадается на бескрайнее море вариантов, имеющих сходство лишь с соседними случаями, да и то небольшое, так что у разных значений «нет ничего общего» в соответствии с концепцией «семейного сходства» [Wittenstain 1958: 31]. Л. Виттгенштейн не уделяет должного внимания различию между действительными фактами удаления разных значений слова друг от друга и случаями, где никакого расхождения нет.
Поздний Л. Виттгенштейн отказывается от своего «Трактата» и от теории дескрипций Б. Рассела, согласно которым значение есть точное описание факта, и значение он определяет как способ употребления слова в языке [Виттгенштейн 1994: 10]. При этом Л. Виттгенштейн спешит защититься от возможных обвинений в «психологизме», ведущем к субъективному идеализму.
Он утверждает, что значение слова является результатом «переживания», оно устанавливается объективно. Но это именно установленная объективность, т. е. способ видения мира, когда объект рассматривается сквозь призму слова. Он не говорит, что слово не связано с объектом, он доказывает, что многие слова в языке не имеют строгого значения и не могут иметь его, если под значением понимать отнесенность к объекту определенным образом. Исходя из этого, Л. Виттгенштейн полагает ошибочной теорию соответствия, лежащую в основе логического анализа языка: «Ошибка, которую мы совершаем, может быть выражена так: мы ищем употребления знака, но мы ищем его, как если бы оно было объектом, сосуществующем со знаком» [Виттгенштейн 1999: 14]. Заметим, что лидерами «Венского кружка» значение понималось как противоположность абсурду, а также противоположность «псевдозначению», под которым понималась характеристика предложения, не поддающегося проверке фактами, а значит, чуждого науке.
Характеризуя хайдеггеровский подход к осмыслению языка, можно признать, что, осуществляясь сначала в рамках основных структур Dasein, а затем смысла бытия, язык окончательно признавался трансцендентальным условием возможности как первого, так и второго. М. Хайдеггер полагал, что высшим предназначением языка является служить домом бытия: «Бытие всего того, что есть, живет в слове. Поэтому действительно предложение Язык есть дом бытия». Именно в языке можно услышать «тихий голос бытия», где язык – это не только знак, но и тон, звук, ритм, ландшафт, пространство и время, тело и дух, божество и человек. Тот, кто творит язык, выступает одновременно первичным строителем мира, поэтому необходим такой язык, где не было бы места искусственным пространственным и временным формам и даже самому субъекту [Heidegger 1959: 166]. С этой целью М. Хайдеггер предпринял поиски подлинного языка, существующего лишь в своей мифопоэтической функции, когда он укоренен непосредственно в бытии. Согласно М. Хайдеггеру, значение образуется на базе
