в Истине»). Мотылёк стремится зажечь свет в своей душе, уподобиться Божественному творчеству»114. Таким образом, если в суфийской поэзии парные образы-символы «свеча – огонь» выражали абстрактную, мистическую идею достижения состояния единения с Абсолютом, то у Г. Тукая они используются не в мистическом, а в философско-экзистенциальном смысле.
Поэт Г. Тукая оказывается вовлечённым во вселенский конфликт борьбы добра и зла, света и тьмы, истины и лжи. И. Пехтелев обращает внимание на то, что в стихотворении Г. Тукая «Пәйгамбәр (Лермонтовтан үзгәртелгән)» («Пророк (по Лермонтову, с изменениями)», 1909) переплетаются и пушкинские, и лермонтовские мотивы одновременно115. Одним из компонентов образа пророка у Г. Тукая, как и у его предшественников, является бегство от людей, удаление в пустыню. Г. Тукай подхватывает пушкинскую тему космической необозримости мира, открывшейся преображённому сознанию пророка: это все сферы бытия – явное и сокрытое, прошлое и будущее, высота и глубина («дно морей» и свет «больших и малых звёзд»).
Итәм тагать, күзем, күңлем тәмамән гарше әгъляда.
Күз алдымда күрәм мең-мең кадәр яшьрен җиһаннарны,
Күрәм булган, буласы барча яхшы һәм яманнарны.
Күрәм гъаден, сәмуден, бар булып үткән халыкларны,
Күрәм диңгез төбен, уйнап-йөзеп йөргән балыкларны116.
(Смиряюсь я, глаза и сердце моё возносятся ввысь.
Перед собою я вижу тысячи сокрытых ранее миров,
Вижу всё бывшее и будущее добро и зло.
Вижу рай, вижу все жившие когда-то народы,
Вижу дно морей, вижу рыб, плывущих там играючи.)
Сила, глубина и всеобъемлемость полного и самозабвенного созерцания, в котором участвуют различные силы человеческого духа («глаза», «сердце»), – свойства поэтического дара, определяющие гармонию Творца с природой, мирозданием:
Миңа кол анда бар җанвар: арыслан, хәтта капланнар
Нәбиләргә тимәслекнең мөкаддәс гаһден алганнар.
Догамны тыңлый йолдызлар – кечесе, зурлары бергә,—
Мине тәгъзыймлиләр шатлыклә, уйнап нурлары берлә118.
(Мне покорны там все животные, львы, даже тигры,
Они дали обет не трогать праведных.
Мои молитвы слушают звёзды – и малые и большие —
Все они возвеличивают меня, сияя в радостных лучах.)
Создаётся некий фантастический мир, в котором даже дикие звери своей покорностью подтверждают праведность дороги, выбранной героем стихотворения. Н. Хисамов отмечает: «Детали, отсутствующие в лермонтовском оригинале, восходят к «Кыссас эль-анбия» («Сказания о пророках») Рабгузи (XIV в.) и к поэме «Кысса-и Йусуф»». Учёный приводит два примера: сыновья Йакуба приводят волка к отцу, говоря: «Йусуфа съел он». Волк отвечает старцу: «Мясо пророков для нас запретно». А «поклон
Саяпова А. М. Тукай и Дардменд: к проблеме суфийских традиций в творчестве поэтов // Тукай и духовная культура ХХ в. : материалы науч. конф., посвящённой 110-летию со дня рождения Г. Тукая. – Казань, 1997. – С. 112.
Пехтелев И. Тукай и русская литература. – С. 106.
Тукай Г. М. Әсәрләр : 6 томда. – 2 т. – 15 б.
Пехтелев И. Тукай и русская литература. – С. 107.
Тукай Г. М. Әсәрләр : 6 томда. – 2 т. – 15 б.
