style="font-size:15px;"> Как бы там ни было, Ржевский решил не поддаваться и поэтому с нарочитым интересом разглядывал стол.
– Да тут целый пир! – воскликнул поручик. – Это что? Уха? – спросил он, глядя на уху, когда лакей поднял крышку супницы. – А это что? Пироги? – спросил Ржевский, глядя на пироги. – А это заливная рыба? – спросил он, глядя на заливную рыбу.
Наконец поручик определил для себя стратегию: на этих двух девиц вообще не смотреть, даже если они с ним заговорят, а смотреть прежде всего на Тасеньку, которая сидела как раз напротив – между старушкой Белобровкиной и «бобрёнком» Петей.
Конечно, поведение поручика могли истолковать превратно. Особенно – Белобровкина, которая сегодня уже говорила про сватовство, а если предполагаемый жених почти всё внимание станет уделять её внучке, то старушка тем более уверится, что дело идёт к свадьбе.
«Ну и что ж теперь! – подумал поручик. – Если Тасенька согласилась быть другом, то пусть исполняет дружеские обязанности». Друг должен помогать в беде. И если Ржевский оказался меж двух огней, а точнее – меж двух барышень, распалённых желанием замужества, то Тасеньке следовало по-дружески выручить поручика. Тем более что она сама невольно заманила его в эту западню.
Меж тем лакеи налили уху из супницы в тарелки, а старший Бобрич, сидевший с торца, во главе стола, как только получил наполненную тарелку, показал себя истинным гурманом. Склонился над кушаньем, втянул ноздрями аромат, блаженно вздохнул и не спеша снял пробу. Правда, вышел конфуз – пробуя уху, Бобрич хлюпнул, да так громко, что сидевшая по правую руку от него Белобровкина, почти глухая, расслышала.
– Когда я молода была, – проворчала она, ни к кому не обращаясь, – во время больших застолий всегда оркестр играл. И много пользы от того оркестра получалось. Во-первых, развлечение. Во-вторых, для пищеварения хорошо. А в-третьих, если кто-то хлюпнет, чавкнет, пукнет, или в животе у кого заурчит, за музыкой этого было не слыхать. А сейчас застольная музыка не в моде. Все считают себя воспитанными, на живот не жалуются и полагают, что музыкой заглушать уже нечего. А я вот полагаю, что поторопились музыку отменить. Поторопились!
– Если хотите, – сказала жена Бобрича, сидевшая на другом конце стола, напротив мужа, – я прикажу позвать Фёдьку, сына нашей кухарки. Он прекрасно играет на скрипке.
– Да ни к чему теперь, – всё так же ворчливо ответила Белобровкина. – Угощение вкусное – и на том спасибо.
– Кант считал, – задумчиво произнёс Петя, – что всякий человек предпочтёт вкусно покушать без музыки, чем слушать музыку и ничего не есть.
Ржевский тоже решил ввернуть своё слово:
– Кстати о музыке. Когда я служил в Мариупольском полку, был у нас трубач, который хвастался, что сыграть может всё, что ни попросишь. И вот приезжает к нам в полк высокое начальство.
Поручик чуть огляделся, чтобы убедиться, что его слушают, а Бобрич воскликнул:
– О! Александр Аполлонович сейчас побалует нас одной
