как Ольга вплотную подошла к Грише. Страх перед тем, что он мог снова попробовать покончить с собой, давил сильнее всего. Касаясь его руки, она склонилась к его уху, покрытому ожоговой коростой, и быстро зашептала:
– Все будет хорошо, Гришенька. Не оставляй меня одну. Вместе мы справимся со всем, слышишь? Ты нужен мне, больше воздуха, больше света дневного, не гони меня, не гони меня, милый мой, – голос ее дрожал, а сама она корила себя за то, что все эти слова были не те, слабы и неубедительны.
– Справимся? – он снова повернул к ней свое покрытое ожогами лицо. – Ты не понимаешь, что говоришь. Я калека, слепой, безногий калека! Зачем я тебе? Красивая, молодая, ты будешь сидеть у моей постели? Или искать утешения на стороне? Зачем такая жизнь? Да лучше издохнуть! Это было бы лучше всего! Не делай вид, будто тебе плевать на мои раны и увечья! Будто ты сможешь с этим жить! – голос его сорвался на крик, от чего малютка резко вздрогнула и жалобно заплакала, цепляясь за мать. Ее жалобный плач заставил Гришу замереть от неожиданности и замолчать. Израненное лицо уставилось в сторону раздавшегося плача, а руками он тяжело оперся о кушетку, пытаясь приподняться и понять, что это был за звук. – Кто это? – произнес он дрогнувшим голосом.
– Наша дочь, Анечка, – голос ее дрожал от рыданий, сковавших горло, и сквозь слезы она лишь видела, как побледнели его губы.
– Дочь?
Ольга осторожно взяла ладошку малютки и коснулась ею его подбородка и шеи. Он поднял руку и в воздухе попытался найти ее ручку. Анечка прижималась к Ольге, с опаской поглядывая на него. Когда же Ольга вложила крошечную ладошку в его ладонь, он на мгновение замер, пальцами дотрагиваясь до ее пальчиков, потом коснулся рукой тонкого платья, крошечного ушка и маленькой кружевной панамки.
– Сколько ей? – прошептал он сдавленно с явным недоверием.
– Год и два, – отозвалась Ольга, притягивая малышку к себе, от чего Анечка обняла ее и крепко прижалась к груди.
– Это, правда, моя дочь? – он был глубоко потрясен, от чего губы его неожиданно задрожали, а рукой он продолжал водить в воздухе, пытаясь дотронуться до малышки, при этом наклонял голову в сторону, стараясь уловить ее тихие всхлипы. – Она боится меня, – с горечью прошептал он, опуская руку и отворачивая в сторону изуродованное лицо.
Заметив знак доктора, что пора поторопиться, Ольга посадила малютку Грише на живот и с силой сжала его руку. Склонившись к его лицу, она в отчаянии произнесла:
– Она привыкнет, Гриша! И будет счастлива от того, что ее отец жив. Пусть он слепой калека, пусть его лицо в ожогах, но я хочу с ним прожить бок о бок всю оставшуюся жизнь, хочу, чтобы наша дочь знала своего отца! Ты думаешь, я не понимаю тебя? Нет, Гриша, я знаю, как это жить с израненной душой и разорванным сердцем. Ты можешь прогнать меня и дальше жалеть себя и лезть в петлю. Но если так, то ты погубишь не только себя. Ты погубишь и меня, Гриша. И нашу дочь.
