сменить тему, она рассказала, что ушла из дома Пурталесов и живет теперь в маленьком домике, и каждый день ходит в мастерскую чинить армейскую одежду.
Он повернул к ней голову, словно не веря своим ушам, потом снова накрыл ее руками и произнес:
– Значит, она все-таки выставила тебя на улицу?
Ольга накрыла его руки своими ладонями, чувствуя, как он напрягся от ее прикосновений, и прошептала, склоняясь к самому лицу:
– Я ушла сама. Мне не нужен ее дом и их деньги.
Он горько сжал зубы, от чего желваки забегали на его лице, а потом зло бросил, отворачиваясь:
– И как тебе живется в нищете?
– У меня есть все, что нужно, и даже то, о чем я только могла мечтать, – она ласково коснулась его плеча и подалась слегка вперед, желая поцеловать его в шею. Но он вдруг резко обернулся и, одергивая плечо, глухо спросил:
– Все, о чем только могла мечтать? Значит, ты вполне счастлива? Так и будь счастлива! Зачем ты таскаешься сюда?!
Она видела, как напряженно замер кадык на его шее, как плотно сжались его губы, а голова замерла, обращенная в ее сторону. Невыразимая любовь и сострадание поднимались в ней, глядя на него, но его слова заставили сжаться ее сердце. Отчетливо в памяти всплыла та сцена в его комнате и полуголая Бэтси. И страшная боль опять поползла, как змея, по жилам. Ольга опустила руки и тихо спросила:
– А ты был счастлив со мной, Гриша?
Он нервно повел головой, желваки сильнее забегали на открытой части шеи, а пальцы рук с силой сжали простынь.
– Ответь, Гриша, – умоляюще прошептала она.
Он молчал. Только видно было, как тяжело поднималась его грудь, и нервно бегал кадык на шершавой шее.
– Зачем ты спрашиваешь? Неужели ты сама не знаешь? – проронил он едва слышно.
– Зачем же?.. – она осеклась, не в силах произнести что-то еще, чувствуя, как ком подкатил к горлу.
Он мучительно накрыл голову руками и тяжело застонал.
– Неужели ты не понимаешь? Я хотел спасти тебя от нищеты. Ведь она хотела тебя лишить всего. Я думал, если ты все потеряешь, то буду не нужен тебе! Разве я мог тебя обеспечить как Пурталес? Все из-за тебя! Все! Я ненавижу себя за это! Я убеждал себя, что стоит мне захотеть, и я все прекращу. Я же свободный! Да, особенно теперь, когда я сам и посать не могу сходить! – он горько усмехнулся. – Но, оказалось, что я просто идиот. А теперь еще калеченный идиот! И уже ничего не вернуть. Ничего! – он судорожно подтянул единственную ногу, пытаясь перевернуться на бок к Ольге спиной. – Ты должна уйти! Не приходи больше! Не выйдет ничего! Прошу тебя, ради всего, что было, не приходи больше! Никогда!
Слезы текли и текли по ее щекам, пока она продолжала сидеть на краю его кровати и вглядываться в изгиб его подбородка, в выглядывавшую кость ключицы,
