с прогулки чумазой, в заляпанном грязью плащике и с карманами, набитыми живыми, розово-красными червяками.
– Фу! – кричала Сесилия, когда дождевые гады, вываленные сердобольной Джейн на пол, ползли к ней. – Вальтер! Сколько ещё раз я буду повторять, что…
Он внимательно слушал и вежливо посмеивался, поглаживая жену по щеке. Её лицо подёрнулось краснотой раздражения, залилось сердитой зарёй, а Вальтер оставил на точёной скуле тёмный след, размазав по нежной коже сухие хлопья земли. Сесилия тогда поглядела на него с обидой и недовольством во взгляде, но потом рассмеялась и прильнула к родной ладони, ласково обхватив её худыми руками.
Джейн резвилась, бегала вокруг родителей, иногда пригибаясь к полу, чтобы подобрать отвратительную находку, принесённую с улицы. Лик Сесилии светился лучистой, солнечной улыбкой. Её щёки округлились розоватыми яблочками, взгляд кокетливо потеплел. И Вальтер второй рукой обнял её за талию, снова почувствовав себя молодым, исполненным силы и желания жить. Тогда их губы соприкоснулись в лёгком поцелуе. Невинном и кратком, словно полёт звезды, рассёкшей полотно ночного неба белым хвостом. Их дочь забавно морщилась и причитала, отпихивала Сесилию, из-за чего та наступила босой ногой на ползучую мерзость и взвыла, прыгнув мужу на руки.
Потом до конца дня отец и дочь собирали дождевых червей и мыли пол, мать же лежала на кровати, наслаждалась долгожданным отдыхом и обнимала перьевую подушку, любовным взглядом окидывая крепкий стан своего супруга, его крепкие руки и приятное лицо с волевым подбородком.
С тех пор прошёл всего год, но Вальтер чувствовал себя хилым, ослабевшим стариком, будто минула сотня лет. Он замечал, как угасает Сесилия, как холодеет её взор и опускаются плечи при встрече с ним. В глубине души Вальтер признавал свои ошибки, пытался побороть жестокосердие, в гневе вырывающееся наружу, извращающее его суть, но всё было тщетно. Таким людям, как он – весельчакам в обыденности, упырям и истязателям во время ссоры, – не суждено было измениться. До конца своих дней влачили они непосильную ношу, мучая тех, кто был им дорог.
Вальтер покосился на дочь. Совсем ещё дитя, влюблённое в огромной мир всем своим крошечным сердечком. Тяготило его, что в поведении, жестах и словах Джейн он подмечал черты, присущие себе. Она часто обижалась и впадала в нервное буйство, подолгу не успокаиваясь; кричала и со слезами молила пожалеть её, извиниться перед ней, даже если раздор был посеян по её вине; уже в столь раннем возрасте она не признавала чужих мнений и говорила о странных, нередко страшных вещах. Нет, к россказням об охоте Вальтер привык, ибо отлов зверей и их умерщвление не были событиями, из ряда вон выходящими. Опасения вызывало иное.
Однажды Джейн разозлилась на девчонку, которая показала ей язык. Возвратившись с рынка, домочадцы занялись своими делами: Сесилия подшивала платье, Вальтер разделывал куриную тушку. Джейн же молча сидела, после чего, звонко рассмеявшись, выдала:
«Хорошо б ту девочку
