отяжелела, и тело её упало на землю, распласталось на мёртвой траве, пролило бордовую кровь.
Алое пятно поблёскивало на свету россыпью гранатовых зёрен, пустивших сок. Джейн вглядывалась в посмертный багрянец, и её задумчивое лицо преобразилось: брови поднялись вверх, выражая изумление, а рот приоткрылся в немом вопросе. Но она не оцепенела, не зарыдала и не спряталась в ужасе за широкую спину отца.
Можно было списать странное равнодушие на то, что детскому уму сложно было познать таинство смерти, осознать, сколь оно ужасно и неотвратимо, но Дженифер до сего момента уже видела и бездыханные тела, и кровь. Однажды Сесилия не успела задёрнуть занавески, когда Вальтер рубил некогда квохчущую индюшку, которую купил на рынке. Тогда Джейн поняла, каким образом мясо попадало к ним на стол. Отвращения она не испытала, скорее, её сердце кольнула жалость. Но жалость – чувство недолговечное, ослабевающее по мере взросления. Несмотря на свою доброту и наивность, Джейн свыклась с заведённым порядком вещей, и ныне охота не пугала её, напротив, пробуждала в ней любопытство и интерес.
– И вправду глупая, – захрипев, Вальтер отвернулся и сплюнул на землю. В горле пересохло, в глазах защипало – так отступал раж, воинственная лихорадка.
Для истинного охотника душевный трепет, захлёстывающий, когда жертва уже поймана на мушку и может вот-вот соскочить, дороже всякого иного чувства.
– Почему она сразу не убежала? – он утёр рот тыльной стороной ладони, привычным движением погладил ствол ружья. – Обычно звери всегда драпают, чуть только завидев человека вблизи.
Вальтер задумался и потёр подбородок влажной ладонью. От кожи разило железом, пальцы были скользкими от пота. Животные не могли похвастаться излишней смелостью, а олени были и вовсе пугливы.
Не успел Вальтер выдвинуть хоть какое-то предположение, как чуть поодаль зашуршала листва. Хрустнули ветви, и на поляну, заполненную духом остывающей плоти и крови, вышел тощий оленёнок. Его пятнистая шкура сливалась с тенями жёлто-коричневых листьев засохшей малины, непропорционально длинные ноги стучали копытцами по спящей земле, взметая пыль и травяную шелуху.
Каплевидные смоляные глаза влажно засверкали, обратив взор на холодеющее тело. Будто от слёз. Головой Вальтер сознавал, что того быть не может, да и привык он к виду осиротевших детёнышей, но в груди всё равно протяжно заныло.
Оленёнок шатко подался вперёд и, приблизившись к туше своей матери, изогнул шею, ткнулся мордочкой в её одутловатый бок. Его копыта увязли в крови и отсвечивали зловещей алью.
– Это я… – сипло прошептала Джейн, не отрывая взгляда от душераздирающей сцены прощания дитя с погибшей матерью. – Я её приманила… – она помялась, по привычке переступила с ноги на ногу, после чего спросила ровно и отстранённо, без дрожи в голосе: – Ты его… тоже?
Вальтер опешил.
– Чего? – он прикрыл рот ладонью, нервно закашлял, сотрясаясь всем крепким телом.
