успокаивала себя и верила, что с годами Джейн усвоит хотя бы малую часть того знания, которое она давала.
– Сегодня ярмарка. Фонари, пылающие россыпью звёзд, высокие костры, задорное пение свирели и струн. А запах… Этот запах медовых слив и яблок в карамели я ни с чем не спутаю, – Сесилия посмеялась. С ужимкой прикрыла рот, радостно сощурила зеницы, сверкнув хитрым зелёным огоньком. – Очень хочу сходить.
– Так сходи, – наевшись, Вальтер откинулся на спинку стула и благоговейно прикрыл глаза. И веяло от него безразличием ко всему сущему. – Только Джейн с собой возьми. Я с мужиками по такому поводу в кабак собрался, – икнув, он показательно приподнял опустевший стакан, изнутри окрашенный белизной испитого молока, и тяжело, шумно поставил его обратно.
Сесилия пошатнулась, золото её волос длинными прядями упало на пышную грудь и узкие плечи. Джейн умолкла, неотрывно наблюдая за своими родителями. Она не любила скопища людей и на торжествах всегда плакала, отчаянно цеплялась за руку матери, пачкая её платье слезами. С прошлого года Сесилия решила не истязать дочь и попросила Вальтера приглядеть за ней. Тот никогда не был падок на пьяные посиделки в тавернах, и Сесилия нарадоваться не могла, что пару дней в году ей дозволялось побыть не хозяйкой, не матерью, а самой собой. Она была легка и грациозна, как бабочка.
Но Вальтер опять захотел оторвать ей крылья.
– Я никуда не хочу! – возопила Джейн и нахмурилась. Её брови выгнулись: их уголки, близкие к переносице, опустились, а те, что были дальше, чуть приподнялись вверх. Над носом провисла тонкая складочка. Притерпевшись к раздражению и недовольству, девочка всецело копировала свою мать. Изысканно забавная, но не лишённая морозной спеси мимика, проскакивающая на лице Сесилии, передалась Йенифер, как наследственная драгоценность.
Вальтера испепеляли две пары стеклянных глаз с маленькими заострившимися зрачками, которые, того и гляди, готовились растерзать его в клочья.
– Придётся, – Вальтер всплеснул руками. Его лик подёрнулся тенью злорадства. – Надо ж тебе привыкать.
На вопрос, который Сесилия, очевидно, подразумевала, но пока что не произносила не то из вежливости, не то из чувства полного ошеломления, Вальтер ответил живо и бойко, громыхая бусинами карих глаз.
– Я не могу с ней остаться. Обещал ведь пропустить по кружке-другой. Если останусь дома, получится, что слово своё не сдержал. А это не по-мужски, не по-мужски, – запричитал он, и его глаза цвета ореха хрустнули, надломились скорлупками едкой весёлости.
– Плевать на просьбу своей жены – по-мужски? Вынуждать дочку идти туда, куда она не хочет, лишь бы напиться и поточить лясы с какими-то дряблыми простолюдинами – тоже по-мужски? – выпалила Сесилия, поднявшись из-за стола. Её мелодичный голос сделался ниже, грубее и резче. Она чеканила слова, выплёвывала их, вкладывая зачерствевшую обиду в каждый слог, в каждую букву. Она
