под резным навесом. Она запустила руки в колыбель из веток и пуха, погладила жалких птенцов, со смесью умиления и отвращения глядя на них: желторотые и незрячие создания не были покрыты перьями, их голые брюшки отливали неприятным розовым цветом, поэтому Джейн, скривившись, вернула беспомощных детёнышей на место. Она умерила своё любопытство и больше не беспокоила птичье семейство.
Вспомнив о жёлтых ртах и тонюсеньком визге, Джейн наспех пригладила лохматые волосы и сонно побрела к родителям, принюхиваясь к аромату еды, который нередко въедался в одежду, из-за чего от неё целый день пахло либо супом, либо жирным гарниром с поджаркой.
– О-о-о, кто идёт, – нараспев протянула Сесилия, взглянув на свою дочь. Она улыбнулась так, как может улыбаться только мать, завидевшая своё дитя. На мгновение поварёшка, помешивающая наваристую похлёбку, замерла, застыла в гуще. Эльфийка, судя по всему, снова переборщила с мясом и корнеплодами. Это и делало её суп неповторимым, очень вкусным и, что самое главное, питательным.
Нарезав луковицу, Сесилия собрала её резко пахнущие кольца в ладони и бросила в бульон. По бурой поверхности супа пошли пузыри, в глубине закружился калейдоскоп тщательно подобранных ингредиентов. Желтоватой пенкой поднялся жир, картофель всплыл наверх и снова подался вниз, исчезнув под насыпью моркови и лука.
– Наше солнышко наконец-то встало, – прощебетала Сесилия, стоя к своей дочери спиной.
– Доброе утро, – проговорил Вальтер и бодро отсалютовал девочке, после дрёмы не особо понимавшей, что происходит. – Что за чудо-юдо такое? Ты б хоть причесалась, неряшка! – со скрежетом отодвинувшись от стола, он широко расставил руки, готовясь принять Джейн в крепкие, медвежьи объятия.
– Папа! – она, как и ожидалось, торопливо переступила с ноги на ногу и побежала, прыгнула на отца и ухватилась руками за его шею, обнимая в ответ. Джейн зажмурилась, подогнула ноги, повиснув на Вальтере, и звонко захихикала ему на ухо. – Ты неряха! Ты! – она шутливо ударила его по спине кулачком. – Не смешно!
Вальтер усмехнулся, взгромоздил мозолистую ладонь на голову дочери и аккуратно натянул волосы, которых ещё не коснулась расчёска.
– Смешно, смешно, – кривясь и балагуря, протянул он, – но ты иди к маме. Она у нас в этих вопросах главная.
Вальтер пожал плечами. В вопросах воспитания дочери и ухода за ней он был воистину беспомощным. Как птенец ласточки, привлекающий внимание матери пронзительным криком.
Если уж мужчины и были главами своих семей, то только на словах, ибо всё лежало на плечах женщин, которых нагло затмевала тень чужого авторитета. Мужского авторитета, пылью пущенного в глаза.
– А сам ты её расчесать не можешь? – спокойно спросила Сесилия, но на последнем слове в её голосе звякнула сталь. – Я, как видишь, занята. Или совсем со своей охотой забылся?
Она постучала половником по краю котелка, стряхивая
