карих глазах Джейн, ласково прозванных Сесилией «спелыми вишенками», отразилось алое полотно, на котором разноцветными нитями были вышиты фигуры животных. Кровь будто звенела, тысячей розово-красных звёзд искрясь в вязком, обрётшем форму кривого пятна мареве. Чем дольше она всматривалась в лужу густого пурпура, тем сильнее становилось чувство невнятной тревоги, противно скребущейся за рёбрами помойной крысой.
Холодок проел узкую грудную клетку и врезался клином в позвоночник, скорбным морозцем обдав весь хребет. Джейн окинула взглядом застывшую морду оленихи, её приоткрытую пасть, из который вывалился и свесился набок розоватый язык. Заглянула она и в остекленевшие глаза, ещё влажные, будто живые, но уже уподобившиеся кукольным, ненастоящим зеницам. Дыра, зияющая во плоти, поражала юный ум своим чудовищным размером. На деле же отверстие от выстрела было не столь большим, но воображение искажало действительность, гиперболизируя ужас и мерзость происшедшего. Но то была их жизнь – жизнь семьи, кормящейся охотой. Джейн любила зверьё, однако любовь её была недостаточно сильной, чтобы отказаться от сытного обеда и жирного ужина.
– Я понимаю, – она ответила немного погодя и отвернулась, когда Вальтер подошёл к увесистой туше и отогнал гортанно воющего оленёнка в лесную чащу.
Обычно и самцы, и самки оленьего пастбища были слишком тяжелы, чтобы взять их на руки или взвалить на плечо. То, что удалось сразить благородное животное без особого труда, было огромной удачей, но Вальтер совсем не знал, что делать с благодатью, сошедшей на него так внезапно. Корячась вокруг недвижимого тела, приседая и хрипло покряхтывая, он ходил вокруг да около, носком ботинка пихая почившего зверя в живот.
– Вертайся домой, – выпрямившись, он прогнулся в спине до хруста и заложил ладонь за пазуху, в складки тёплой накидки.
Тяжела была человечья доля: жадность застилала глаза, лишала рассудка, а после её плоды и собрать-то не удавалось.
– Я что-нибудь придумаю. Покарячусь, на плащаницу её возложу и доволоку до дома, – Вальтер утёр градины пота, горячечно поблескивающие на лбу. – А ты иди, иди. Всё равно ничем не поможешь.
Ледяным порывом, принёсшим десяток рыжеватых листьев, ударило в загривок и лопатки, Джейн поёжилась, чувствуя, как тело под одеждой покрылось гусиной кожицей. Кожа вздулась буграми, острыми иглами топорща волосы. Ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть в ответ на отцовское повеление, развернуться и пойти прочь. Однако стоило Джейн сделать пару шагов, как её окликнул нежданно посерьёзневший голос:
– И это, – Вальтер прокашлялся. – С дороги не сходи, в дебри не смотри.
Джейн обернулась. Её круглое личико озадаченно вытянулось и побледнело; к надутым, обиженно поджатым губам прилип тёмный волос.
– Потеряешься ещё. Я б сам тебя отвёл, да знаю, что простудишься, если и дальше ждать меня будешь, – Вальтер повёл плечом.
В его сузившихся глазах
