покровительство.
Итак, когда преподобный Лоренс предложил нынешнему маркизу Чарльза в качестве секретаря, Альверсток согласился с куда большей готовностью, чем сам Чарльз отнесся к возможности войти в его семью. Чарльз не имел желания становиться духовным лицом, но он был молодым человеком строгих взглядов и безупречной морали, и все, что ему доводилось слышать об Альверстоке, укрепило его во мнении, что его ждет не что иное, как умерщвление плоти. Но, помимо здравого смысла, он обладал еще и развитой сыновней привязанностью, к тому же знал, что для священника средней руки содержать шестого сына весьма и весьма накладно, и потому оставил свои сомнения при себе, заверил отца, что сделает все от него зависящее, дабы не обмануть его ожиданий, и постарался утешиться сознанием того, что, когда перед ним распахнутся двери Альверсток-Хаус, ему будет намного легче разглядеть первую же блестящую возможность и воспользоваться ею, чем если он будет просиживать штаны в доме приходского священника.
Поскольку Чарльз испытывал неодолимую тягу к политике, ожидаемая блестящая возможность ему пока так и не представилась – маркиз не разделял его увлечений, вследствие чего нечасто появлялся в Верхней палате[4]. Зато молодому секретарю было позволено писать краткие спичи, каковые его патрон полагал себя обязанным произносить, и даже, время от времени, посвящать маркиза в собственные политические убеждения.
Более того, он обнаружил, что Альверсток ему нравится. Не имея причин полагать, будто Альверстока интересуют его внутренние борения, он обнаружил в маркизе нетребовательность в сочетании с дружеским расположением и полным отсутствием высокомерия. Обмениваясь письмами с приятелем по колледжу, оказавшимся в схожей ситуации, коего наниматель полагал кем-то средним между чернокожим рабом и старшим слугой, Чарльз понял, как ему повезло. Некоторым выскочкам Альверсток мог показаться несносным снобом, но если его секретарю случалось ошибиться, он укорял его в манере, которую иначе как безупречной назвать было нельзя, поскольку она не содержала и намека на социальное превосходство. Приятель Чарльза выслушивал короткие распоряжения, отдаваемые ему повелительным тоном; к Чарльзу обращались с вежливыми просьбами, которые обычно сопровождали чарующие улыбки его светлости. Как Чарльз ни пытался, он не мог противостоять обаянию Альверстока, равно как и отрицать его изумительное искусство верховой езды и успехи в прочих видах спорта.
– Итак, – сказал маркиз, в глазах которого заблестели озорные огоньки, – судя по вашей нерешительности и даже робости, вы считаете своим долгом напомнить мне об очередном из моих обязательств. Послушайте моего совета – не делайте этого! Я сочту это проявлением крайней нелюбезности с вашей стороны и даже могу выйти из себя.
На губах мистера Тревора заиграла улыбка, и всю его торжественную серьезность как рукой сняло.
– Вы никогда не выходите из себя, сэр, – просто сказал он. – И это не
Палата лордов в Англии.
