самый Шекспир меня не прельщает; собственная фантазия заводит меня только в пустые степи или в дремучие леса, а доброго приятеля взять негде. На это отвечаю, что к работе и к ученью всякий молодой человек немного только попринудить себя должен, после чего и Шекспир, и фантазия будут приносить удовольствие; а добрым приятелем может быть всякий честный человек, у которого есть уши, язык и общий человеческий смысл, если только захочешь подладиться к его тону. Хотя подлаживаться к чужому тону и требует упражнения, однако по этому-то самому и служит оно противоядием. Каково понравилось тебе мое нравоучение? – Постарайся употребить что-нибудь из него в свою пользу».
5 мая 1785 года
«Я имел удовольствие получить письмо твое от 9 мая, и благодарю тебя за него. Я никогда не сомневался, что ты меня высоко почитаешь и горячо любишь, хотя в первом и никогда ты меня не уверял. Люблю ль я тебя? О том не хочу сказывать. Я редко пропускаю случай писать к тебе, из чего можешь заключить по крайней мере то, что я всегда о тебе помню. Disce philosophari! – говорим мы, ученые; то есть: учись любомудрствовать, и от действия доходить до причины. – (Когда будешь писать ко мне, то, пожалуйста, не позабудь поблагодарить меня за сии латинские слова и похвалить мою ученость). За две недели перед сим писал я к тебе о моей скуке, и теперь не почитаю за нужное повторять; что ж касается до праздности, то я никому в свете не поверю, чтоб ты ничего не делал».
20 мая 1785 года
«Слава просвещению нынешнего столетия и дальние края озарившему! Так восклицаю я при чтении твоих эпистол (не смею назвать русским именем столь ученых писаний), о которых всякий подумал бы, что они получены из Англии или Германии. Чего нет в них касающегося до литературы? – Все есть! Ты пишешь о переводах, о собственных сочинениях, о Шекспире, о трагических характерах, о несправедливой Вольтеровой критике, равно как о кофе и табаке. Первое письмо твое сильно поколебало мое мнение о превосходстве над тобою в учености, второе же крепким ударом сшибло его с ног; я спрятал свой кусочек латыни в карман, отошел в угол, сложил руки на грудь, повесил голову и признал слабость мою пред тобою, хотя ты по-латыни и не учился. Леность и праздность столько мною овладели, что я почти ни за какую работу не принимаюсь, а потому и редко бываю в добром расположении. Это уже не новое, но давнишнее, скажешь ты. Правда! Но мне кажется, что прежде я никогда не чувствовал тягости, какую навьючивает на нас безделье, по крайней мере чувствовать начал».
11 июня 1785 года
«Поэзия, музыка, живопись воспеты ли тобою? Удивленные Чистые пруды внемлют ли гимну Томсонову10, улучшенному на языке русском? Обогащается ли русская проза и любуется ли какая-либо муза новым светильником в ее мире, тобою возженном? Отправлено ли уже письмо к Лафатеру11? Прочитай сии вопросы и пересмотри свои композиции с отеческою улыбкою, если они существуют уже в телах; если ж только души их носятся в голове твоей, то встань с кресел, приложи палец ко лбу, и устремив взор на столик,
