мы, лоб в лоб, с колонной машин СС, мы и минуты не протянем. Пешком больше шансов уйти. Пусть фон Рабе ищет нас в горах, хоть до конца дней своих… – вылезая в окно, Питер пробурчал:
– Очень надеюсь, что этот конец близок. Пошли, разгрузим виллис, подгоним его к воротам… – приоткрыв дверь машины, Питер потянул носом:
– Странно, запах другой. Словно рыба, но откуда у нас рыба… – Меир подумал, что на пол виллиса намело необычно много снега:
– Как будто кто-то шире распахивал дверь, и вообще сидел в машине… – серо-синие глаза обшаривали приборную доску. Меир облизал почти обледеневшие губы:
– Питер, брось рюкзаки. Смотри… – на месте водителя, поверх какой-то записки, тускло блестела медь. На старой, пожелтевшей бумаге извивалась цепочка. Потянувшись, подцепив ее лезвием ножа, Меир поднял с сиденья медвежий клык, реликвию Холландов.
Завывала метель, ноги, по колено, проваливались в снег.
Собираясь в Буэнос-Айресе на юг, Питер с Меиром надели легкие, но прочные армейские ботинки, британского выпуска:
– Вообще Джон говорил, что в военных лавках здесь торгуют даже русскими вещами… – вспомнил Питер, – наверняка, тащат товар из Германии. Хотя сейчас продолжается блокада, переход между зонами оккупации закрыли… – читая в газетах о происходящем в западном Берлине, Питер чувствовал какую-то гордость:
– Там есть и часть моей работы, – думал он, – после гибели Стивена и Абрахама, пришлось взять на себя руководство воздушным мостом, хоть я и штатский человек. То есть теперь штатский… – Марте, он, конечно, никогда бы такого не сказал. Питер не считал нужным упоминать о своих заслугах:
– И вообще, нельзя говорить о заслугах, – сердито думал он, – я выполнял долг порядочного человека. Так же, как с Густи и маленьким Вороном. Понятно, что дети должны расти в семье. У нас с Мартой и так есть ребенок, то есть двое… – Питер надеялся, что сеньор Ланге, или Максимилиан, держит племянника при себе:
– Марта уверена, что фон Рабе ничего не сделает с мальчиком. Конечно, не сделает, но Теодору-Генриху скоро шесть лет. Нельзя, чтобы он рос в окружении нацистов, слышал от них ложь, о своих родителях. Его отец и дед отдали жизни за другую Германию. Ребенок должен об этом знать. Не говоря о том, что ему нужна мать… – Марта, в Буэнос-Айресе, свернула газету. Жена, задумчиво, подперев щеку рукой, взглянула на него. Зеленые глаза ласково заблестели:
– Это все ты, милый… – маленькая рука легла поверх листа, – Берлин не голодает, в том числе, благодаря и тебе… – он только, смущенно, что-то пробурчал. Питер не любил разговоров о службе в армии, о кресте Виктории, и других наградах:
– У Волка не было никаких наград, если не считать советских медалей, а он сделал гораздо больше, чем я. Гольдберг вообще только после победы начал получать ордена. У него и военного звания нет. И Волк тоже не был офицером… – он подумал, что надо поговорить с Мартой.
