делавшая ее такой красивой… для вечности.
Лихорадка вновь накрыла ее восковое лицо раскаленной волной, но это было все-таки лучше, чем та улыбка.
Весь следующий день прошел без улучшений. Однако к вечеру, когда за окном разразилась гроза, последовали два других кризиса, и решили, что ее не спасти.
Северина рассказала, что в тот вечер Онорина, которую не подпускали к матери и за которой она присматривала, вдруг бросилась ничком на пол, воя как одержимая и кусая до крови руки. Она так бы и не пришла в себя, если бы одна из женщин с длинными волосами не поспешила ее успокоить.
Северина, охваченная волнением, интересовалась новостями. Знахарка говорила ей, что детей спасли, однако мать, как бы жертвуя собою ради них, едва не испустила дух. И что лишь совместными усилиями, а также благодаря любви супруга им удалось возвратить ее к жизни, а вернее, кое-как поддержать эту жизнь. Так что ничего конкретного сказать еще было нельзя, ибо мадам по-прежнему находилась во власти болотной лихорадки, причину которой римляне объясняли гнилостными испарениями, поднимавшимися с болот, и от которой, как прекрасно известно, не существовало никакого лекарства. Все зависело от сопротивляемости организма больной.
Молодая женщина, к которой Северина сразу же прониклась симпатией, несмотря на ее странный вид, заверила, что они с сестрой сделают все возможное, чтобы помочь больной в ее борьбе, но было видно, как эта борьба их вымотала. Хватит ли у них сил, чтобы удержать умирающую в мире живых?
Северина, растерянная и всеми забытая, осталась одна, укачивая на руках Онорину.
– Я молилась, мадам, и ловила каждый звук в доме, но трудно было что-то расслышать и понять из-за раскатов грома.
Наконец, подобно тритону, выползающему из подводной пещеры, из ночного дождя на пороге возник старый знахарь Шаплей. Его подвели к изголовью госпожи де Пейрак, и он дал ей лекарство, единственное способное усмирить неизлечимую болотную лихорадку, обладающую слишком древней и зловещей историей, – отвар из коры и корешков.
Анжелика слушала и восстанавливала в памяти моменты бреда.
– Они готовы были вскрыть мне череп, чтобы заполучить мой секрет! – ухмылялся Джордж Шаплей. – Да пусть они все подохнут от своей лихорадки… Для них у меня не найдется лекарства.
Ибо на сей раз нечестивец американских лесов едва избежал виселицы. Притеснениям подверглась его небольшая семья: Мактара, индианка из племени пекотов, с которой он жил вот уже сорок лет, индеец-следопыт, который был его сыном, и жена последнего, из племени вампаноагов.
Но больше всего его выводило из себя то, что он опоздал к госпоже де Пейрак.
А ведь он отправился в путь вовремя, покинув свою хижину на косе Макуа, в окрестностях Шипскота, со своей женой индианкой, сыном и снохой, несшей за спиной на дощечке тщательно запеленатую, затянутую разноцветными, вышитыми бисером ремнями маленькую квартеронку – англичанку нескольких
