или, скорее, только подумал потянуться за бутылкой, что его и подвело в нашей сцепке. Ну, не идиот? Толкаю его коленом в пах или куда-то туда и пинаю по голени. Правил же нет. Отец был прав. В бою есть только тяга к победе, вырастающая из всей твоей судьбы, и никакой морали. Я был очень мал, когда он умер, но в школу ходил…
– Шмяк!
Похоже, мысли об отце принесли мне удачу.
Нож супостата вторкивается в землю, значит, выронил. А я продолжаю свои коварные манипуляции. Может, глаза ему выдавить? А потом сказать, что так и было. Он дышит, как слон. Не отпускает хватки. Заколебал ты! Двигаю ногой в мягкое, не видя, куда. Мой соперник воет, похоже, я ему сделал больно, ничего не поделаешь, я люблю делать больно, поэтому и работаю журналистом. Чувствую через брюки его эрегированный член и не успеваю подумать, как мне противно. Гунтарс изворачивается, хватает из земли финку. И всё-то у них Россия виновата, – вдруг почему-то вспоминаются недавние версии об убийстве геев. Я, наверное, тоже для Гунтиса виноват, что не поддаюсь.
Чувствую чужую руку у себя в паху, и зверею, кусаю за ухо, но тот успевает увернуться, однако падаю на него телом, и вонючий зомби тоже медленно падает. Что называется, переходим в партер. Он опять целит ножом, достал уже играться с холодным оружием, крепко держу недруга с яростью за запястье, делаю лёгкое автоматическое движение из недр психомоторной памяти, и нож мягко и тихо переходит в мои руки. «Молодец. Всё правильно сделал. Вывернись и ударь», – звучит в голове родной голос. Хватаю нож покрепче за рукоятку и направляю на врага: хочу пригрозить и успокоить. Как меня учил отец: если из вас с вашим соперником кому-то нужно умереть, то пусть это будет соперник. Вдруг получаю удар в солнечное сплетение, и рефлекторно двигаю ножом вперёд, не видя, куда, мимо маячащих рук противника.
Нож входит во что-то и проходит, как в масло. Что за такая точка бифуркации?.. Может, просто одежда? Или сумка?
Финита ла комедия: чел хватается рукой за шею и уже не играет. Он хрипит, выпучив зенки. Из-под пальцев на шее пробивается предательский алый ключик. Всё наглее хлещет кровавый родник. Сонная артерия. Кровь на мне. А я ещё отца осуждал. Впрочем, то был сон. Яркая красная капля за каплей, описав дугу, падают на весенне-летнюю землю под сенью теней и солнца. Парень выгибается дугой, отбросив ногой бутылку, падает и сучит ногами. Жидкость из бутылочного горлышка тоже льётся. Надо бы оказать первую помощь. Как бы. Разве нет? Хрипит, зубы скалит, пальцами перебирает на пробитой шее. Зажать артерию. Ещё и железом воняет. Непонятный звук. Или мне показалось? Сзади выстрел. Точно. Но в меня не попали. Оборачиваюсь. К нам на горку бежит тот самый новоявленный дружок-полицейский между деревьями, скамейками, по земле. Яков, как его там. Поспешает на помощь. Кому только?
Подбегает и на меня не кидается. Наручники не одевает. Уже хорошо.
– Сам-то живой? Ещё тот псих! Он на всех бросается. Сексуально повернутый на садомазо имбецил! – выкрикивает полицай с красно-белым лицом. А. Белые, это белки глаз.
– Надо бы оказать первую
