А в полу-то кольцо. Большое, размером с диаметр хобота слона или пятака здоровенного чёрта. Раньше его здесь не было!
Я наклоняюсь и кольцо подымаю. Оно, о чудо, подаётся. Люк, стало быть. Внизу мерцают огни, в глубину ведёт лестница, меня там убьют, но я спускаюсь по ступеням. По сторонам на выщербленных кирпичных стенах факелы и свечи. Кто бы мог подумать, что под советским домом притаилось средневековье. У ступенчатого спуска есть ответвления, он непрямой, но свободно предлагает пойти в ту или другую сторону под редкий звук капель расплавленного воска и столь же редкий треск свечей.
Иду, прикольно, вижу выход из подвала. За ним мелькает неровная дёргающаяся луна. Иду к истеричке, но ударяюсь головой. Двигаю вперёд руками и ногами. Только делаю себе больно. Преграды не разбить. Я в тупике. Я вышел на стеклянную стену.
Возвращаюсь в полутьму. Прямо передо мной – стена с нарисованной пасторалью, как в католической церкви Скорбящей Богоматери в Старой Риге, живописная реченька вдалеке изгибается, поля, люди и на излёте взгляда церковь. Похоже на сталинское счастье. Мне надо пробить придуманный рай и выйти к отцу. Но он же мёртвый, зачем. Или там, за разрисованным холстом, не отец, но луна. Или солнце, с морем и песчаным пляжем. Пальмы. Кричащие чайки. Режущая глаза ясность простора и ярость волн.
Бумагу с церковью прорвать легко: я прорываю бумагу. Однако за ней никаких свободы и волн, а только каморка и постель. Немного пованивает. Из постели – кривые чёрные лучи, как черви, на фоне белых простыней. В ней – маленький человеческий детёныш, живой или мёртвый. То младенец в позе калачиком. Голенький. Только что народился. А душа уже черным-черна. Ни его мамы, ни папы нет. Мелкий смотрит на меня и начинает плакать, сморщив темно-желтое лицо. Потом: «Ах!» – хватает меня за руку желтушными цепкими коготками, потом за голову, и больно тащит в свой рот: «Ты – мой папа!» А я бессилен и не могу даже поднять рук. Он улыбается чёрными зубами. Я вижу его открытый, вырастающий до размеров русской печи рот, а в ней – большой и маленький язычки, которые невероятно быстро вращаются в разные стороны.
Меня пронзает догадка. Это тот самый мёртвый из вчерашнего сна ребёнок. Его убил не отец. Его убил я своими снами. А теперь дитё в отместку пожрёт меня. Рот растёт гигантски, зубы, как кирпичи, языки, как куски мяса, они втягивают внутрь, словно в мясорубку, под ребристое нёбо.
Вой всё громче:
– А-а-а! —и я с криком исчезаю, погибая в застенках неровной тёмно-красной ребристой трубы.
– Окстись! Сталин с нами!
…Просыпаюсь от собственного крика в ужасе и в холодном поту. Я – в подвале. Передо мной за рёбрами двери кругляш луны, а отнюдь не рот. Скрип петель от ветра. Я прикорнул здесь по пьяни.
Похоже, я становлюсь лунатиком. Надо идти из подвала домой, в квартиру. Пора спать. Завтра на работу. На улице лунный свет.
