приматов рядом с гориллой и орангутаном. В 1874 г. Геккель попытался представить в виде единого древа всю историю происхождения человека от примитивных одноклеточных монер, через амеб, через гастрееподобных примитивных многоклеточных, через червей к хордовым; а внутри последних – через ланцетника (представителя бесчерепных), примитивных хрящевых рыб, через двоякодышащих к амфибиям, от них – к примитивным млекопитающим – сумчатым, от последних – к лемурам, настоящим обезьянам, человекообразным обезьянам и к человеку.
Тем самым, создав однокорневую, монофилетическую схему родословного древа, Геккель пошел много дальше Дарвина, который допускал происхождение живых организмов не от одного корня, а от небольшого числа форм: «Я полагаю, что животные происходят самое большее от четырех или пяти родоначальных форм, – писал Дарвин в заключительной главе своей книги, – а растения – от такого же или еще меньшего числа».
Начался период безраздельного господства филогенетики. Все сколько-нибудь серьезные зоологи, анатомы, эмбриологи, палеонтологи принялись строить целые леса филогенетических деревьев. В общем плане одна работа была похожа на другую, но конкретные результаты каждого отдельного исследования имели непреходящее значение для науки. Все то, что читается сейчас в университетских и прочих курсах зоологии во всех странах мира, – разделение многоклеточных на двухслойных и трехслойных, на радиально-симметричных и двусторонне-симметричных (билатеральных), деление позвоночных на анамний и амниот и многое другое – все это было наблюдено, добыто, нарисовано с удивительным изяществом, понято и истолковано в духе дарвинизма филогенетиками разных стран (в том числе и русскими, такими как М.А. Мензбир, П.П. Сушкин, А.Н. Северцов), так или иначе связанными с самим Геккелем, с его школой или с его принципами и идеями (80).
Безусловно, в отношении живых организмов были найдены общие закономерности в их строении и функционировании, что связывает их, как полагают, узами родства и, следовательно, общности происхождения. Но многое из этого было целиком и полностью истолковано эволюционно, хотя существуют и другие причины объяснения подобных фактов.
Перенос принципов филогенетики на принципы систематики дал эволюционное освещение проблемы реальности таксонов и границ между ними. Почти все теоретики-эволюционисты утверждают условность этих границ, т. е. склоняются к их вполне номиналистической трактовке. Такая позиция характерна для систематиков конца XVII – первой половины XIX в., которая продлилась в XX в. (41, 43).
Объяснение системы через филогенез вызвал разногласия с самого начала. Возникли вопросы: как трактовать филогенез и переводить на язык таксономии, с другой стороны, филогенез не сводим к генеалогии и не может трактоваться так упрощенно (47, 48, цит. по 15).
При таксономической интерпретации филогенетических схем у Дарвина и Геккеля основным является принцип монофилии, однако признание параллельной эволюции
