уснул, и отвык пробуждаться на клич,Подымают его только палка да бич.
Мох на камне руин, лист увядший в лесу —
Не расцвесть им вовек, не зови к ним росу.
Даже в утро Борьбы, под раскатами труб,
Не проснется мертвец, и не двинется труп…
Толпа, пришедшая провожать Бялика на яффскую пристань, была значительно меньшей по размерам, чем та, которая совсем недавно его там встречала…
…В течение многих лет после своей поездки в Эрец Исраэль он был погружен в поэтическое молчание. Зеэв Жаботинский писал: «Бялик не первый на земле крупный поэт, который после большой затраты духа переживает полосу большого уныния. Чаще всего эта полоса выпадает на годы, предшествующие полной зрелости человеческого духа»… «Личная жизнь X. Н. Бялика могла бы сама послужить канвою для большой поэмы. Не потому, чтобы события этой жизни были так необычайны, а потому, напротив, что они так обычны, так характерны для той среды. Вся жизнь гетто в эпоху его распада отразилась бы в этой поэме. Но совокупность собственных произведений Бялика можно рассматривать именно как такую поэму. Тогда нам станет особенно понятен их смысл и внутренняя связь; тогда нам станет понятно, что Бялик – национальный поэт в полном и высшем смысле этого слова, национальный даже там, где ему поется о солнце и любви…»
В 1913 году, в дни празднования сорокалетнего юбилея поэта, Жаботинский напишет ему личное письмо-обращение:
«8 тевета 5673 [1913]
Адони видиди [Милостивый государь и друг мой],
Не стану множить красноречия, просто скажу Вам, что я многому научился от Ваших слов и еще большему, быть может, от периода Вашего молчания, который наступил вслед за периодом поэзии в Вашей жизни. Если не ошибаюсь, более всех печалей огорчил Ваше сердце вид этих прохвостов, которые выучили на зубок Ваши молитвы, которым Вы их обучили, и остались такими же прохвостами, как и были. Надеюсь, меня Вы не впишете в их число: еврейский бунт, которому я научился из Ваших стихов, я старался воплотить; я не преуспел, однако буду пробовать вновь. Простите, что в такой день я пишу о себе, а не о Вас; но я знаю, что для учителя нет более приятного подарка, как – если ему укажут на ученика, верного его уроку.
А из Вашего молчания я научился тому, что в час, когда нашему народу не достает дровосеков, даже первосвященник обязан рубить дрова, пусть и принеся в жертву свое жречество.
Уважающий Вас З [еэв] Жаботинский.»
Когда в конце его жизни они с Зеэвом Жаботинским разошлись в политических взглядах настолько, что продолжение их дружбы стало невозможным, Бялик послал ему напоследок письмо со словами: «В моем сердце очень много горечи из-за этого разрыва». После его смерти Жаботинский напишет: «У Бялика есть одна вечная вещь: „солнце“, свет, молодость, стремление к героизму и романтике… Этому будут учиться у него до тех пор, пока будет светить солнце в небе».
Воскрешение мертвых
Через три дня после начала Первой Мировой войны Бялика арестовали в Вене, где они с женой оказались по дороге к месту
