объяснить тот факт, что она не ходит ни с одним деревенским парнем и до сих пор не замужем? Бабьё постарше верещало о том, что её отец в молодости тоже не уделял должного внимания местным женщинам. А сама Элисса, мол, родилась от его противоестественной связи с кем-то из лесного народа.
Не обошли жители деревни вниманием и тот факт, что овощи с грядки лесника всегда лучше, больше и вкуснее. Это, естественно, создавало массу неудобств для тех, кто стремился вырастить нечто подобное на своих огородах и продать это подороже, даже если оно и близко не напоминало продукцию ненавистных конкурентов.
Но громче всех кричала Зари́лла, молодая вдова с грудным младенцем на руках. Она сетовала на то, что когда её муж был жив, то заглядывался на лесную сучку. А та взяла и наградила Зариллу и её благоверного мёртвым ребёночком. А когда Зарилла назло лесной твари родила здорового живого малыша, та в отместку погубила её ненаглядного Кленового Листика.
Это заявление буквально взбесило толпу. Она превратилась в массу кипящей смолы, готовой выплеснуться на объект ненависти и уничтожить его. Ничто так не гневит праведных людей, как слёзы ни в чём не повинной матери, потерявшей своего ни в чём не повинного ребёнка. Окажись среди них Элисса, бабьё растерзало бы её голыми руками прямо на месте.
– Пусть скажет, что видел! – крикнула Розе́лла, хозяйка местной таверны, огромная большегрудая мерзкая баба. Она то и дело тыкала пальцем в Эвальда, окружённого озверевшей толпой, и, видимо, мнила себя воплощением правосудия. «Да-да! Пусть скажет!» – послышался неровный галдеж поддержавших её сельчан.
– Она заставила дерево ударить меня, – пробубнил Медведь. – Не знаю как, но она это сделала. – Он совершенно стушевался перед толпой. Он понимал, что именно этих слов они от него и ждут и, боги знают, как не хотел их произносить. Но вся эта злобная кутерьма, в которой он так нелепо оказался, сыграла с ним злую шутку. И он пошёл на поводу у толпы.
Конечно, умный человек, счёл бы это бредом. Этих слов было бы достаточно, чтобы высмеять храброго браконьера и разойтись. Но жители деревни жаждали крови. Эррет и его дочь стояли у них поперёк горла. Они были слишком праведные, хорошие и совестливые для этой деревни. Их боялись, и каждому хотелось свести с ними какие-то старые счёты. А слова Эвальда стали для них доказательством вины лесника и Элиссы.
– Ну, я же говорила! – старалась перекричать возмущённый шум толпы мать Сучка. – Я же говорила! Ведьма она и есть ведьма! Я всегда это знала и всегда это говорила! Да у неё же под юбкой хвост, как и у всякой лесной твари!
– Сжечь ведьму! – взвизгнула Зарилла, потрясая младенцем, дабы придать веса своим словам. Матери с визжащими сопляками на руках, да ещё и вдовы, вызывают особую жалость. К ним прислушиваются с особым вниманием. И ради них обычно готовы на большее, нежели ради других. Толпа одобрительно завизжала. Над головами угрожающе вскинулись
