Александра Первого, был предупрежден юным прапорщиком Яковом Ростовцевым о том, что самому цесаревичу и его семье грозит смертельная опасность.
Никакой личной выгоды Яков не преследовал. Да и о какой выгоде могла идти речь? Императором Николай тогда еще не был, жизни его и его семьи висели на волоске, цесаревич находился меж двух огней – гвардией, возглавляемой губернатором Милорадовичем, жаждущим посадить на трон Константина, и тайными обществами, мечтавшими установить конституционную монархию.
О предательстве речи тоже не шло – никаких имен Яков не назвал, хотя знал многих, поскольку сам являлся членом тайного общества. Более того, имена всех членов Северного тайного общества задолго до восстания были известны губернатору Милорадовичу. Не желай губернатор использовать заговорщиков в своих целях против Николая, он давным-давно арестовал бы их и не допустил восстания. Слишком поздно опомнился губернатор Милорадович, за это и поплатился жизнью. Возможно, для него это было наилучшим исходом – взошедший на трон Николай Павлович отличался злопамятностью.
А юный Яков Ростовцев, будучи христианином и романтиком, всего лишь не желал кровопролития, подобного случившемуся во Франции в дни террора, только это и заставило его предупредить цесаревича. Тем не менее, в первые годы после декабрьского восстания отношение к нему в обществе было двояким – одни громко восхваляли его поступок, другие, считавшие себя либералами, между собой называли предателем. Иван в дни восстания находился в Пажеском корпусе и позже неоднократно слышал множество рассказов о событиях тех дней, но никогда не сомневался в чистоте помыслов дяди, которого с детства любил больше всех других родичей.
С Яковом его связывала тесная дружба, незнакомые часто принимали их за братьев – лицом и сложением оба пошли в Ивана Ивановича Ростовцева, отца Якова и деда Ивана, разница в возрасте между ними была невелика, всего восемь лет. Услышав от кузена столь незаслуженное оскорбление в адрес любимого дядюшки, он влепил ему пощечину, а в ответ схлопотал от Алешки такой удар в подбородок, что больно прикусил язык. Приятели их растащили, поединок был назначен, но не состоялся – уже приехав к месту дуэли, Алешка драться отказался.
«Если папенька узнает, что я с тобой дрался, – хмуро заявил он, – он меня убьет, или ему станет плохо. Извиняюсь за свои слова, я был неправ»
Это было немыслимо, другого после подобного извинения изгнали бы из полка и навеки заклеймили презрением, но только не князя Алексея Вадбольского – его поняли, ибо отвага Вадбольских и их преданность семье были общеизвестны. И теперь, припомнив тот случай, Иван с ожесточением думал:
«Алешке простили, потому что князь. Будь я князем, Надин Тухачевская наверняка предпочла бы меня, а не Хитрово. Но с Хитрово я еще сочтусь, я…»
– Что ты собираешься теперь делать? – прервал его размышления Яков Иванович.
