все изменится, – улыбнулся Степан. Он постоял немного, слушая дыхание детей.
Осторожно постучав в дверь Машиной спальни, Ворон увидел на пороге Марфу. Невестка, в халате на соболях, щурилась, держа подсвечник.
– Иди к себе, – Степан прикоснулся губами к ее лбу.
– А… – открыла рот Марфа.
– Иди, – Степан взял свечу, – дальше я сам.
Жена так и сидела большом кресле, положив руки на живот, будто охраняя его. Вернув подсвечник на стол, Ворон долго смотрел на ее склоненную, темноволосую голову.
– Прости меня, – сказал он, – я был неправ. Иисус учит, что никто не безгрешен, а как я могу тебя обвинять, ежели сам перед тобой виноват?
– Я знаю, – сказала Маша.
– Как? – его губы заледенели, словно на жестоком морозе.
Жена подняла голову. Ее глаза опухли, по щекам катились слезы.
– Когда ты приезжал той осенью, что мальчикам год исполнился, – горло, закрытое скромным воротником платья, дернулось, – я потом заболела.
Если бы Ворон мог, он бы закончил свою жизнь прямо сейчас, не смея взглянуть на нее. Тогда он вылечился быстро. Пожурив его за неосторожность, судовой хирург пообещал, что к Плимуту все будет в порядке. После той болезни он больше не рисковал портовыми шлюхами. Он брал дорогих и надежных женщин, стоивших потраченного на них золота. Больше у него ничего такого не случалось.
Я тебя не виню, – сказала тихо Маша. «Ты мужчина, у вас так принято». Ни одна из его ран не приносила такой боли, как ее простые слова.
– У меня давно все в порядке, Степа, – она запнулась, – но врач сказал, что я больше не смогу понести. Видишь, – она горько усмехнулась, – как вдруг получилось…, – жена отвернулась. Он заметил рядом с креслом сложенную корзинку.
– Завтра я уеду, – сказала Маша, – кольцо твое я сняла, оно в шкатулке. Если…, – она прервалась, – если со мной все будет в порядке, ты разрешишь мне видеть мальчиков? Хоть иногда.
Он молчал, пока рвалось на части все, что еще оставалось живым внутри.
– Я не знаю, как мне просить у тебя прощения за все, – ответил Ворон, – я не знаю, примешь ли ты меня обратно. И я ничего, никогда у тебя не спрошу. Но если ты уйдешь, у меня больше не будет дома.
Он положил руки на ее теплые плечи:
– Ты часть меня, Маша. Твои дети, и мои дети тоже. Что бы с тобой ни было, ты часть меня.
– Поцелуй меня, – Маша прижалась щекой к его руке.
– Я не могу, – Ворон обнимал ее, – сначала мне все рассказать…
– Не надо, – Маша сама поцеловала его, – не надо, любимый. Просто будь со мной.
Свечи догорали, в комнату вползал серый рассвет. Степан прижал ее к себе поближе:
– Когда дитя родится, я больше в море не пойду.
– Как! – ахнула Маша.
– Не совсем, – поправился Степан. Маша улыбнулась: «Наймусь капитаном,
