места со смиренною верой представляется Самому Господу. Это, действительно, вера, это истинно та любовь, которая «не ищет своего».
22
Обновленный телом и духом, вернулся я домой. Узнал о пожаре, о котором я уже писал в начале в своих воспоминаниях, узнал и еще нечто более удивительное. Служанка наша, девушка еще очень молодая и редко чистой души, две ночи подряд перед самым моим отъездом в Саров видела один и тот же сон: приходил к ней какой-то сгорбленный старик, одетый во что-то похожее на свитку и подпоясанный чем-то вроде полотенца. Старичок все просил ее доложить мне о своем приходе, а я ему будто все отказывал в приеме. В последнюю ночь, стало быть, с 18 на 19 июля, когда и мне снились две иконы Божией Матери, старичок опять во сне явился нашей служанке и опять просил меня вызвать к нему. На этот раз я будто ответил: «Хорошо, выйду к нему! Пусть подождет!» А старичок, которому мой ответ был передан, смиренно сказал: «Ну что ж, я подожду! Я ведь у вас здесь часто бываю!» 19 июля вечером я уехал в Саров, и сновидение более не повторялось.
Я показал служанке портрет отца Серафима, данный мне в благословение отцом игуменом, и в отце Серафиме она тотчас признала виденного ею во сне старичка.
Был ли то действительно отец Серафим – один отец Серафим знает!
Что касается меня, то я знаю только, что все описанное мною здесь одна сущая правда. Ум мой говорит мне: умолчи о случившемся, сохрани его в сердце своем для себя и для близких, которые поймут тебя и не осудят, потому что и тебя знают и знают все, с тобой бывшее, а сердце, пламенеющее любовью к угоднику Божию, властно требует громкой благодарности, запрещает лукаво мудрствовать и… странно: когда хозяйственный недосуг и горькие заботы, которыми так чревата стала теперь жизнь работника на черноземной ниве, вынуждали меня отвлекаться от велений сердца, я вновь начинал, хотя и смутно, чувствовать как бы возвращения своих исцеленных недугов.
Брался за перо, и опять – ни тени прежнего нездоровья…
«Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев!»
23
На этом месте 27 августа 1900 года была закончена моя рукопись и была готова, чтобы сдать ее в безбоязненные руки тех искренних и честных людей, которые наперекор ядовитому дыханию злобного духа века сего не убоялись бы отпечатать ради Божьей и святого угодника славы мое немудрое повествование. Но прошел год, а рукопись все лежала и лежала… Что помешало мне?
Прежде всего – неуверенность в действительности и длительности моего исцеления: а ну как в самом деле экзальтация, самовнушение?! Да не будет ми лгать на святого!
Неуверенность эта поддерживалась еще и тем, что, чем дальше отходило в область воспоминаний мое путешествие, тем здоровье мое становилось хуже, хотя ухудшение это, как небо с землей, не могло сравниться с тем, что я испытывал до своей поездки. Я все чего-то ждал или, вернее, меня что-то удерживало, а тем временем первый пыл благодарности стал понемногу затихать, соображения чисто человеческого
