Солана видела на земле. Но у всех этих предметов искусства была одна общая черта: они не были закончены, как будто творца в пик его вдохновения схватили за руку и вышвырнули за дверь. Судя по тому, насколько разными были их произведения – творцов было много. В центре комнаты располагалось кресло, окружённое множеством нитей. Но нити эти не лежали на полу и не свисали тяжёлыми стрелами – они волнистыми узорами, словно корни деревьев, зависшие в воздухе, расползались по комнате, собираясь в пучок вокруг кресла, как вокруг ствола многолетнего дуба. Красные, жёлтые, белые, зелёные, синие – все эти цвета колыхались при малейшем волнении наполнявшей весь этот город воды. Без слов, девушка села в единственное кресло, и её муж назвал тему, которую она должна была отразить на будущем гобелене. За всё время заточения тем и сюжетов было много. Зачастую, это были темы кораблекрушений, потопов или наводнений.
Солане стало страшно: она так устала от трагического конца человеческой жизни ещё в галерее криков, что казалось ещё одного душераздирающего ора, молящего о пощаде, она не выдержит. Но криков не было. Были слёзы. Когда она прикасалась к нитям и начинала вышивать ими сцену трагедии, то чувствовала слёзы тех людей, которые навсегда потеряли своих близких. Их горе передавалось ей через извилистый узор шёлка, что она перебирала в своих пальцах. Могло показаться, что сами нити представляли собой череду несчастных людей, убитых потерей кого-то дорого или близкого. Они хватались друг за друга и склеивались между собой мёртвыми слезами единого горя по навсегда ушедшей из их жизни улыбке. И подобно тому, какой богатый выбор цветов окружал её своими изящными завитками, столь же разными были люди, горевавшие по любимым. Это были и чёрные пираты, заливающие потерю соратника или друга ромом; и завешанные золотом короли, выписывающие письма соболезнования родственникам; и желтолицые аристократы, пытающиеся не показывать в силу положения своих чувств и лишь сбитым тяжёлым дыханием выдающие свою горечь. Не обошлись внимания и священники в небесно-белых одеяниях, отпевающие покойников молитвой и искренне верующие, что их ждёт лучший мир. Самыми горькими, самыми тяжёлыми и самыми болезненными были красные нити, ибо, взяв их, на Солану опускалось отчаяние материнского несчастья. Не приведи господь какой-либо женщине пережить своего ребёнка! Но самыми противоречивыми чувствами наполнялась её душа, когда она брала толстую прядь серых ниток, потому как, дотронувшись до них, она не чувствовала ничего. Это было сострадание тех, кому всё равно. Да, это было облегчение, когда она делала очередной стежок по полотну, и ей не передавалась злоба людей на несправедливый рок или их отчаяние, от которого ум превращается в заплесневевшую кашу. Но каким же пленница наполнялась презрением, вышивая нитками, потерявшими свой цвет, будто в её руках только что побывала мёртвая птица.
Солана выходила из этой комнаты только тогда, когда полотна становились монохромными, серыми, бесцветными. Позже два из созданных ею полотен она видела висящими
