не понимая, что ей оказывают больше того, на что она может рассчитывать в своем положении и статусе, она принимала отношение Нэнси как должное. Если же Нэнси оказывалась на пути ее желаний или стремлений, она, как мы уже увидели, противилась, старалась вырваться из уз, которые, как ей казалось, сковывали ее. По отношению к Нэнси Мэгги вела себя так, как дети могут позволить себе вести себя по отношению к родителям.
Как сказал, кажется, Гейне, «и слабых мира не согнуть, и дальний солнца луч их укрепляет». Если бы Мэгги знала эти строчки, она бы наверняка узнала в них то, что тогда переживала, а если бы их знал психолог, то нашел бы разгадки того, почему Мэгги стала тем, чем стала. Фактически брошенная одной матерью, как было сказано выше, и задыхающаяся в объятьях другой, девочка стояла, конечно, не осознавая этого, не рационализируя, на распутье. Пойти в одном направлении – и станешь безвольной куклой в руках людей, которые пусть и любят тебя и даже заботятся о тебе вполне искренно, станешь водорослью в потоке жизни, куда несет, туда и клонишься, не в силах проявить себя, быть вечно подчиняющейся чужой воле. Пойти по другой дороге означало стать самостоятельной, принимать собственные решения, совершать собственные поступки, возможно, ошибочные, но свои собственные. На слабую Мэгги наваливалось все, что было вокруг, она была похожа на росток, едва пробившийся сквозь твердь земли, а на него уже набросились воды, ветры и весь жар мира.
Но не надо жалеть Мэгги. Из выше рассказанного уже понятно, что она сама даже в своем нежном возрасте могла быть фору многим. Самое имя ее намекало на ее характер. Оно звучало так сильно, так несгибаемо и удивительно подходило ей, выражало всю ее суть. Произнесите имя «Мэгги», и вы почувствуете это. Звук начинается глубоко в горле, доходит до полости рта, где кипит и клокочет, пока губы не распахнутся в зычном «м» и не прорвутся, как прорывается дамба мощным потоком, разливается Темзой. Но поток ударного, главного «э» наталкивается на новую преграду двойного, упругого, каучукового «гг». Но и это препятствие преодолевается, хотя и не так широко, открыто, откровенно, как «э»; «и», пожалуй, похитрее, тоньше, оттого, впрочем, не менее вокалически действенно. Это «и» пробивает стены, пронзает как крик на виденной ею картине: человек стоял на мосту и кричал, и крик пронзал немоту пейзажа. Нет, неправы поэты, не видящие в имени («Как розу ни зови…» или «Что в имени тебе моем?») ничего особенного, отдающие первенство физической сущности над сущностью метафизической. Мэгги! Она – Мэгги! Что была бы она, если бы ее звали Мэри, Молли или Мэйси!
– Мэг-ги, – произнесла она вслух.
– Что? – спросил Нэнси.
И несмотря на то, что сейчас она здесь одна, больная, она выйдет вон и отомстит всем этим здоровым, играющим во дворе, на свободе! Она пробьется к своему солнцу!
Нэнси пришлось остаться с Мэгги на полчаса, пока та не успокоилась в своей постели. Нэнси что-то долго говорила Мэгги, что-то
