ты – тут надпись! Послушайте, послушайте! «Нашему дорогому товарищу Антону Гофмиллеру в день его рождения. Илона, Эдит».
Теперь все трое пялятся на меня.
– Черт возьми! – наконец фыркает Ференц. – В последнее время ты научился выбирать себе товарищей! Респект! От меня ты получил бы разве что латунную спичечницу, но никак не такую драгоценную вещицу.
Судорога сдавливает мне горло. Завтра весь полк облетит неловкое известие о том, что я получил золотую папиросницу в подарок от Кекешфальв, и каждый будет цитировать надпись. «А ну-ка, покажи свой шикарный портсигар!» – скажет Ференц в офицерской столовой, и мне придется покорно продемонстрировать его ротмистру, майору, а возможно, даже самому полковнику. Все будут взвешивать портсигар в руках, оценивать, иронично ухмыляться надписи, а затем неизбежно начнутся расспросы и издевки, во время которых мне ни в коем случае нельзя будет проявлять грубость в присутствии начальства.
В своем смущении, чтобы побыстрее положить конец разговору, я спрашиваю:
– Ну что, может, сыграем еще разок в тарок?
Но добродушные ухмылки моих товарищей тут же сменяются громким смехом.
– Ты слышал это, Ференц? – подталкивает его Йожи. – Теперь, в полпервого ночи, когда лавочка закрывается, ему внезапно захотелось сыграть еще одну партию в тарок!
А полковой врач, лениво откинувшись назад, произносит:
– Да-да, счастливые часов не наблюдают.
Все трое смеются и смакуют избитую пошлую шутку. Но тут со скромной настойчивостью подходит маркёр Ойген:
– Закрываемся, господа!
Мы вместе идем в казарму – дождь наконец-то утих – и на прощание пожимаем друг другу руки. Ференц хлопает меня по плечу:
– Хорошо, что ты сегодня снова присоединился к нашей компании.
Я чувствую, что эти слова исходят от сердца. Чего, собственно, я так разозлился на них? Они ведь, все как один, порядочные, приличные парни, без следа зависти и недружелюбия. И если даже они немного посмеялись надо мной, то явно не со зла.
Они действительно поступали не со зла, эти славные ребята, – но своим дурацким изумлением и расспросами безвозвратно уничтожили мое чувство уверенности в себе. Потому что до сих пор мои странные отношения с Кекешфальвами чудесным образом лишь повышали мою самооценку. Впервые в жизни я чувствовал себя дающим, помогающим; теперь же я узнал о том, как на эти отношения смотрели другие, а точнее, как они неизбежно воспринимались со стороны, без какого-либо представления обо всех скрытых взаимосвязях. Но что другие могли понять об этой изысканной радости сострадания, которой я подвергся – не могу сказать иначе, – словно темной страсти! Они твердо решили, что единственной причиной, по которой я приютился в этом роскошном гостеприимном доме, было мое стремление экономить на ужине и получать подарки, набившись в друзья богатым людям. При этом в душе
