что Алексей привезет её сегодня. Надо было положить свою новую лупу в рюкзак вместе с ноутбуком, а так она осталась лежать в боковом кармане сумки. Однако время не ждало. Поэтому я решил незамедлительно приступить к анализу картины.
Вордовский лист был чист, и в голову мне не приходило абсолютно ничего. В окно я видел, как Дима обнял Есению и вручил ей какой-то пакет, вероятно, с продуктами. За сараями лаяла собака.
Я глядел в огромные страстные глаза девушки и не мог писать сухо и скучно, однако это требовалось сделать, поэтому собрался: описал композицию, колорит, стилистику. Не знал, насколько всё это пригодится старику, и делал это больше для себя.
На первый взгляд, да об этом кричала и моя интуиция – картина вполне могла принадлежать кисти Крамского. Белое платье с длинными рукавами-фонариками во многом напоминало платье жены художника Софьи Николаевны с картины «За чтением» 1863 года. Но такие платья не были чем-то уникальным в те времена. Так или иначе, но этот факт озадачил меня. Я поставил вопрос напротив описания платья.
В шестидесятые годы художник создал целый ряд поэтических женских образов. Нотки позднего романтизма присутствовали и в полотне Старицких.
Но было в картине и нечто неуловимое, нечто, за что зацепился мой знаточеский глаз. Это был лунный свет, необыкновенно-тревожное изображение очень живой героини и общая эмоциональная атмосфера полотна. Всё это роднило его с известной картиной Крамского «Русалки».
В девушке, сотканной из лунных лучей, было что-то потустороннее, скрытое, пугающее – как и в образах русалок. В то же время во всём её облике ощущалось умиротворение, прощение и едва сквозящее сквозь печаль освобождение души. Художник сопереживал своей модели – это было видно по тому, как сердечно и с какой любовью он лепил воздушными мазками её тонкую фигурку, сколько сострадания вложил в полный боли и отчаяния взгляд. Я почему-то уже и не сомневался, что передо мной неизвестный шедевр Ивана Николаевича Крамского, и стал фантазировать.
Что связывало Вас с ней? Кем она была для Вас? Почему в её глазах столько боли, грусти и тревоги?
Вероятно, я сходил с ума, но героиня полотна по-прежнему уж очень напоминала ночную незнакомку, ту самую душевнобольную чудачку, которая просила сопроводить её домой. Делиться своими подозрениями и мыслями с Димой и Есенией я не хотел – всё это попахивало бредом.
Отрывок лекции И. Н. Эйна «Русское искусство XIX—XX вв.». Лекция читалась в СПбГУ студентам кафедры истории русского искусства
Специальной творческой задачей, постоянно привлекавшей Крамского, была проблема ночного освещения, необычного, таинственного, преображающего природу и человека.8 «Что хорошего в луне, этой тарелке? Но мерцание природы под этими лучами – целая симфония, могучая, высокая, настраивающая меня, бедного муравья, на высокий душевный строй: я могу сделаться на это
Карпова Т. Л. Указ. соч. – С.56.
