миски густой маслянистой жидкости из маленького черного пузырька. Вода вновь стала кристально чистой, только по краям чашки шипела и пузырилась черно-зеленая пена. В прозрачной воде Анна ясно увидела перекошенное злобой лицо Олеси. Через несколько мгновений видение пропало.
– Ах, Олеся, Олеся, – прошептала Анна, – за что же ты мое дитятко так обидела?
– Кто напугал Марьяну? – спросил Василь жену.
– Да собака какая-то, – ответила Анна, – пустяки. Умою на рассвете, все и забудется.
Через несколько дней у Олесиной коровы пропало молоко. Почуяв неладное, Олеся побежала в Борки к старой Кузьминичне. Та тут же заявила, что у коровы отбирают молоко.
– Тянет кто-то молочко с твоей коровушки, – шепелявила старуха. У тебя утекает, а к кому-то притекает.
– Что ж делать – то? Помоги! – попросила Олеся.
Кузьминична усмехнулась. За штоф вина да два полотенца научила она расстроенную бабу, как вернуть молоко. Об этом случае узнала вся деревня, поскольку Олеся обвинила во всем Анну и костерила ее у колодца, не скупясь на бранные слова.
С той поры и пошла между Анной и Олесей черная вражда. Обиды росли и множились, как снежный ком. Чтобы не случилось у Олеси: болели дети, переставали нестись куры, не поднимались хлебы в печи – во всем она винила Анну. И нельзя сказать, чтобы ведьма была совсем ни при чем, иной раз именно она являлось причиной бед односельчанки. Олеся спуску обидчице не давала: то калитку навозом измажет, то потраву на поле устроит, да мало ли какую пакость соседке может придумать обиженная баба? Не день и не два тянулась эта вражда. Месяц за месяцем разгорались страсти и через год достигли наивысшего накала.
У Олеси сдохла годовалая телочка. Баба растила и холила ее на смену старой корове. Причастна была Анна к гибели животины или нет – неведомо, но Олеся была уверена, что это ее рук дело. Тайком ото всех отправилась баба в Борки. О страшном стала просить Кузьминичну.
– Помоги мне, – шепотом говорила Олеся, не решаясь громко произнести черные слова, – в долгу не останусь. Наведи порчу, на злодейку, на обидчицу мою. Я знаю, ты умеешь.
– Откуда знаешь? – усмехалась старуха.
– Люди говорят.
– Люди много чего говорят, а врут еще больше. Да кто ж насолил тебе так, чьей смерти захотела?
Но когда узнала старуха, что порчу надо навести на Анну, сползла улыбка с морщинистого лица. Испугалась Кузьминична, не захотела мериться силой с липичинской ведьмой.
– Не навожу я порчи, не умею, – бормотала она, – люди пустое говорят, языками мелют. Снять порчу, это я могу, а навести – не мое это дело. Грех на душу не возьму.
Как не упрашивала ее Олеся, как не сулила заплатить щедро, Кузьминична не согласилась, не поддалась ни на какие посулы. Страх оказался сильнее жадности. Так и не добившись своего, уходила Олеся восвояси и, уже стоя на пороге, предупредила старуху:
– Никому не говори, что я у тебя была и чего просила. Плохо это тебе обойдется.
