на балкон покурить. Внизу шуршала шинами машин полуночная Москва. Возвратясь в номер, Гридин достал из кармана костюма бумажник. В тишине звякнула густая гроздь орденов и медалей. Сев на кровать, он достал из бумажника деньги и стал их пересчитывать. Было ровно 11 тысяч. Одну тысячу он переложил в отдельную ячейку бумажника и подумал: «До Воронежа как-нибудь дотяну». Железнодорожный билет на обратный путь 10 мая уже был куплен. Он выпил еще водки, погасил свет и уснул.
Следующим утром Гридин посмотрел Парад Победы по телевидению. Принимавший парад министр обороны Сердюков в цивильном костюме и без командного голоса смотрелся в объезжавшей войска открытой машине, как пластмассовая пуговица посреди бриллиантов короны. Ивану Семеновичу резанули глаза широко расставленные ноги и покачивающиеся руки министра во время рапорт Президенту. Ровно в 12-00 за Гридиным приехала комендатурская машина с теми же двумя бойцами-ассистентами из роты почетного караула. Поехали в музей. Бойцы приняли зачехленное Боевое знамя армии, а Гридин уплатил в бухгалтерию положенные 10 тысяч. А минут через 40 машина подъезжала к Бауманскому саду. Там было великое скопление венного и гражданского народа: белели седые ветеранские головы, поблескивали на солнце гроздья наград, военной музыки оркестр играл бравурные марши, резвились дети. Облаченный в парадную форму комбат Свечин левой рукой крепко пожал руку Гридина и поблагодарил его за вовремя доставленное на торжество Боевое знамя армии.
А после того, как прозвучали речи во славу Победы и победителей из родной танковой армии, был военный парад. Боевое Знамя армии уже было расчехлено, его алое полотнище радостно полоскал сильный и теплый весенний ветер.
Свечин крепко сжал древко знамени левой рукой и прижал его к себе. Два бойца-ассистента с красными лентами через плечо и оголенными саблями стали слева и справа от знаменосца. Грянул марш. И Свечин, как это часто было в его молодую офицерскую пору, красиво и четко сделал первый шаг левой – его старенькие, но хорошо надраенные хромовые сапоги, сияли лаковым блеском. Он крепко держал Боевое знамя, левой рукой прижимая к груди древко, а полотнище трепетало на сильном ветру так, словно хотело вырваться на волю.
Комбат изо всех сил удерживал рвущееся из его руки знамя и в какой-то момент ему даже стало страшно, что может случиться самое позорное – Боевое знамя завалится, вырвется из его руки, упадет на асфальт! И тогда он бросил правую, протезную руку в черной перчатке на древко и ею что было силы прижал его к себе. И его волнение, и страх перед тем, что он может не удержать знамя, завалить его, были так велики, что он, кажется, уже не слышал громкого ливня аплодисментов тысяч зрителей, плотной толпой облепивших с обеих сторон длинную аллею Бауманского сада.
Он не замечал, не мог заметить и другого – вдруг от края празднично ликующей толпы резво отъехала инвалидная коляска с безногим ветераном в старенькой военной форме с танковыми эмблемами на затертых бархатных петлицах. Инвалидная коляска побежала следом за знаменосцем, – две сильных руки человека, сидевшего
