и т. д. Тем самым Г. Райл стремится развить идеи Л. Виттгенштейна об особом языковом поведении, которому человек обучается в процессе освоения языковой игры.
В отличие от Г. Райла, видящего в научном языке форму обыденного языка, У. Куайн полагал, что наука, изучая черты и свойства мира, независимые от языка, никогда не сможет достигнуть языковой «нейтральности»: все языки как формы обыденного языка могут быть сведены к нему; но язык логики полезно считать частично искусственным языком. Поэтому У. Куайн склонялся к убеждению в бесплодности стремления Л. Виттгенштейна и Г. Райла создать «неформальную логику» обыденного языка [Куайн 2000: 8]. Характерно, что уже ученик У. Куайна Д. Дэвидсон сделал вывод о несводимости языка логики к обыденному языку, ликвидировав двусмысленный тезис У. Куайна о «сводимости» искусственных языков к естественному языку и переориентировав неопрагматистскую теорию языка на изучение практических аспектов научной коммуникации.
Для Д. Дэвидсона всякая теория, выводящая универсальный язык или устанавливающая отношения между языком и миром, находится на ложном пути. Это не соответствует солипсистскому тезису о несуществовании мира. Мир существует, но не существует «теории значения», стоящей между языком и миром [Davidson 1972]. Р. Рорти предложил интересный пример, иллюстрирующий взгляд Д. Дэвидсона на язык: значение слова не следует понимать как установление единичной сущности типа отдельного камня. Скорее, наоборот, значение имманентно присуще и языку, и миру [Рорти 1997].
Дж. Остин, также разрабатывавший проблему обоснования «знание – как», в отличие от Г. Райла считал, что в языке существуют стабильные, а не единичные использования понятий, это и отражается в идее всеобщего. Дж. Остин предлагает ввести понятие «факт – что» (fact-that) для обозначения ситуаций, в которых различием между истинным высказыванием и положением дел пренебрегают. То есть Дж. Остин пытается соединить требование соответствия высказывания объективной действительности и конвенциональный характер введения высказывания в языковую игру [Austin 1962: 69]. Как можно видеть, «факт – что» является, по сути, только грамматическим удобством, вопрос же о соотношении понятий «истина» и «факт» отступает на второй план [Никоненко 2007].
Дж. Остин не считал, что «обычный язык» является верховным апелляционным судом во всех философских делах: «наш обычный запас слов воплощает все различения, которые люди сочли нужным установить на протяжении жизни многих поколений» [Austin 1957: 67]. Следовательно, ученый думал, что для практических повседневных дел, различия, содержавшиеся в обычном языке, более здравы, чем «любое различение, что мы с вами соблаговолим измыслить, посиживая днем в своих креслах» [Там же].
М. Блэк выступает с критикой особого статуса языка науки. Анализируя употребление научных высказываний, автор отказывается признавать наличие огромной разницы между научным и обыденным языками. Как и выражения обыденного языка, «принципы
